Ольга Трифонова
«СКВОЗЬ ФОТОГРАФИЮ ВСЕГДА ПРОСТУПАЕТ ВРЕМЯ»
2004
Детектив один из самых популярных и любимых и любимых читателями жанров литературы , наша сегодняшняя гостья – писательница и директор музея «Дом на набережной» Ольга Трифонова. Она известна как автор документальных исследований, и вот неожиданно для себя и, во всяком случае, для нас, Ольга Трифонова выступила тоже в этом жанре. Она написала детектив «Б/У или любовь сумасшедших»
Добрый день, Ольга. О чем, собственно говоря, эта книга, почему детектив?
Сложный вопрос. Дело в том, что мне очень хотелось описать эти смутные времена, которые называют временами перестройки, и как себя чувствовала в эти времена обыкновенная женщина, которая лишилась работы, у которой сразу возникло очень много проблем. Я подступалась несколько раз, но в этом момент, ну так всегда, ведь жизнь подбрасывает когда ты о чем-то думаешь какие-то варианты. Я встретила в Петербурге, тогдашнем Ленинграде, людей, которые непосредственно занимались очень таинственной и детективной историей. Они были так добры, что, это профессионалы были, что они со мной поделились, вот только сейчас эта история становится достоянием СМИ, тогда это был большой секрет, с которым они со мной поделились, за что я им очень благодарна.
Что это за история?
Эта история о том, что как люди, тоже оказавшись без работы, замечательные ученые вынуждены были зарабатывать деньги тем, что они вынуждены были изготовлять синтетический наркотик. Вот такая вот не слабенькая история.
Ну и что все убивают, расстреливают, что происходит в конце концов? Или это тайна?
Ну кого-то убивают, кого-то нет, как в жизни, кто-то выкручивается, кто-то нет.
Ольга, вы прежде всего известны, во всяком случае, для меня как автор исторических исследований. Одна из ваших книг была посвящена Надежде Аллилуевой. Эта книжка называется «Единственная», и чем вас привлекла фигура этой женщины?
На самом деле, вы знаете, это долг перед моей мамой. Я всегда с грустью думала о судьбе моей мамы, которая в общем по возрасту близка к Надежде Сергеевне и которой тоже выпало жить с человеком жестким, выпало жить во времена трудные, и мне ужасно хотелось как-то отблагодарить мою маму за те жертвы, за ту стойкость, и за ту печаль, с которыми ей выпало жить. А так как они чем-то похожи с Надеждой Сергеевной, то я неизбежно подумала о Надежде Сергеевне, а моя стойкая, мягко говоря, нелюбовь к ее мужу Надежды Сергеевны, вот придала мне импульс написать это с точки зрения женщины, чем был Иосиф Виссарионович для женщины, которая жила рядом с ним.
Получилась такая парадоксальная ситуация, действительно, Сталин оказал существенное влияние на жизнь не только всего общества, но и, например, в частности на судьбу вашего мужа, писателя Юрия Трифонова, и не смотря на это вы частично связали какой-то промежуток своего времени с его семьей.
Сталина, да. Мы говорим о Сталине, да. Да, конечно, потому что Надежда Сергеевна была вменяемым человеком среди невменяемых людей. Мне хотелось исследовать этот феномен: как чувствует себя вменяемый человек среди невменяемых, и надо сказать, что чувствует себя такой человек, такая личность очень плохо, о чем и говорит судьба Надежды Сергеевны, которая только погибла, то ли была убита.
Вы полагаете, что она была убита все-таки?
Возможно, возможно.
Возможно, или да или нет?
Ну знаете, там есть такие вещи, которые уже не восстановишь точно. Я больше склоняюсь к тому, что она была убита, потому что слишком суетился Иосиф Виссарионович в день ее гибели. Он без конца всем повторял, что он был на даче, в этом было что-то странное.
Получается, что ваши книги посвящены любви. Я знаю, что сейчас в типографии находится еще одна ваша книга, она рассказывает также о любовной истории, рассказывает о любви Маргариты Коненковой и Эйнштейна. В данном случае парадоксальная и трагическая ситуация. Она заключалась в том, что Эйнштейн работал в Америке над атомной бомбой, а Маргарита Коненкова, которая была женой известного скульптора, работала над КГБ, и все-таки любовь была.
Не все так просто. Она — Маргарита Ивановна. Эйнштейн не работал над атомной бомбой. Его не допустили, у него не было допуска, как у человека, приехавшего из Германии, в этом смысле тогдашнее ФБР, оно называлось по- другому, но не в этом дело, очень строго следило, чтобы эмигранты не имели отношения, но Эйнштейн, как бы сказать, он во всем этом варился, у него была масса контактов, но и не говоря о том, что к нему приезжал Оппенгеймер просто в гости, естественно, что они о чем- то говорили. Это была настоящая любовь. Это была настоящая, очень печальная, чтобы не сказать, очень трагическая любовь двух немолодых людей, и вот именно это мне хотелось написать, вот эту позднюю и безнадежную любовь.
А все-таки, может, Маргарита Коненкова по заданию российских советских органов познакомилась с Эйнштейном?
Вообще эта была случайность, может, подстроенная органами.
Все-таки может быть, потому что, насколько я понимал, это было естественным что она именно с этим заданием оказалась в Америке?
Нет-нет, они уехали в 24-м году на выставку, была выставка русского искусства. Но потом я допуская, что Маргарита Ивановна попала в поле зрения русской разведки, советской разведки, и я думаю, что именно это самое мероприятие, когда Сергей Тимофеевич делал бюст Эйнштейна, вот оно было организованно тоже. Вы знаете, надо сказать, что я очень много прочла книг, готовясь к этой книге, я потрясаюсь той мощи, с которой действовала в те времена советская разведка на территории Америки.
Восхищаетесь?
Вы знаете. это надо было организовать. Восхищаюсь как чудом организации, потому что если говорить как-то просто грубо, ну они просто делали что хотели там. До 45 года просто что хотели.
В этом году исполняется 50 лет со дня смерти Эйнштейна и сто лет со дня рождения открытия им теории относительности. Ваша книга она была специально приурочена к этой дате или просто совпадение?
Нет, это абсолютное совпадение. Я сама очень удивилась, когда я получила эмейл из комитета по празднованию Эйнштейна, вдруг я подумала, ба, Боже мой, действительно да 905 й и 55-й год его смерти. Но я не думала делать книгу к юбилею, нет.
Как называться она будет?
Она будет называться «Сны накануне». Потому что, надо сказать, Маргарита Ивановна очень печально закончила свою жизнь, в одиночестве, она не вставала с постели, причем она не вставала не потому что она была больна, она не хотела участвовать больше в жизни. Ну и так, я полагаю, она жила какими-то видениями, снами.
Я знаю, что вы дружили с Татьяной Бек, скажите, сейчас по-прежнему актуален термин, точнее, тезис, который был распространен в советские годы – поэт в России больше чем поэт, или эта уже устаревшая формулировка.
Я думаю, что второе, конечно, ну не больше.
Почему?
Во-первых, мне не хочется повторять банальности, что литература заменяла философию, политику, это очень часто говорится. Мы настолько сейчас втянуты в социальную жизнь, в политическую, что нужно обладать очень сильной волей и большой любовью к поэзии , допускаю, что таких людей немало, чтобы вырваться из этого, знаете, как из какой- то воронки, трясины, и все- таки опять внимательно перечитывать поэтов и поэзии. Это требует усилий.
Я вот вижу вы принесли сегодня к нам в студию портрет Тани, покажите.
Тут она немножко моложе, чем она была, но по-моему она здесь очень хороша. Сейчас, если говорить опять о поэзии, когда умирают люди, изменяются их портреты, да. Так и для меня очень изменился облик Тани, я сейчас ее вижу такой с таким незащищенным взглядом.
Перечитывая сейчас стихи Татьяны Бек, вы открываете для себя какие-то новые мотивы в ее творчестве, и чем объясняете такой ранний уход ее?
Вы знаете, мне сейчас очень больно перечитывать Таню, хотя я это делаю, Например, меня просто ударили такие строчки, у нее одно из стихотворений заканчивается – «я была вам хорошим товарищем, вы надеюсь заметили это.» Но все-таки я себя утешаю тем, что я при ее жизни замечала, что она хороший товарищ, понимала, но, может быть, недостаточно. Меня мучает другое, что я –то не была хорошим товарищем по-настоящему. Понимаете, я не понимала всей меры ее ранимости, сейчас я перечитываю Ходасевича , я очень тоскую без Тани, очень . Это объясняется и просто какими-то вещами, ну скажем, простыми, мне не с кем поговорить о своей жизни по- настоящему искренне. Как выяснилось за это время, я тоскую без этой ауры очень высокой интеллектуальной ауры, которую задавала Таня. Поэтому я перечитываю Ходасевича, Георгия Иванова, и у кого-то из них я прочла высказывание о Мандельштаме, что он очень страдал от обид реальных и выдуманных. Таня тоже часто, в вы это знаете, вы с ней дружили, страдала от выдуманных обид. Я лично не понимала, что от выдуманных обид можно страдать так же сильно, как от реальных, и поэтому разговоры – Таня, брось, не обращай внимания, это было неправильным.
Вы знаете, раньше к слову писателя очень прислушивались, даже в Советском Союзе, как это ни парадоксально. Например, Сергей Залыгин почти в одиночку сумел противостоять чудовищному проекту переброса северных рек на юг, сейчас слово писателя способно ли оно быть таким же активным, могут ли его услышать у нас в стране?
Да писатели другие, те то были покруче, чем сейчас.
Все-таки?
Ну,конечно.
Ваш муж Юрий Трифонов создал целое направление в современной литературе — городскую прозу, недавно вышла книга вашей переписки. Какими гранями открывается для вас его творчество сейчас, спустя годы после его смерти?
А все время что-то нахожу. Время, вы знаете, странная вещь. Это проявитель фотографии, когда проступает, проступает, проступает время — величайший проявитель вообще, не очень складно можно сказать, то есть с каждым годом проступают все новые мысли, новые повороты, которые существуют в прозе Трифонова. Я очень часто его перечитываю. Во-первых, я понимаю все меру его одиночества все больше и больше.
Все-таки
Да, да. Мне это больно говорить, потому что, ну как бы, человек был одинок, я его жена, тем не менее я имею в виду другое одиночество. У него тоже уходили друзья, к концу жизни он, наверное, чувствовал себя тоже одиноким человеком. Ушел его очень близкий друг Лев Гинзбург, еще другие люди. Гладков, с которым он был очень близок.
Проза Трифонова — она не устаревает, как вы считаете?
Нет, нет. Вы знаете, его книги продаются ведь, как-то нешумно, не выложены они на этих столах, где как бы идет первый ряд самый, и издательства, я это просто знаю, все время издают, издают, и они просто уходят, уходят. Они, как какой-то подземный родник, вы знаете, вот он все время питает подземные воды, какой-то слой, читающих людей в нашей стране.
Вы знаете, мне казалось, что при жизни Трифонова на его равнялись многие современники. Они думали о том, что скажет Трифонов по тому или иному этому поводу, как он оценит то или иное литературное произведение. Я помню в юности читал книгу его статей о литературе и, собственного говоря, это были лекции, частично, лекции, которые он читал своим студентам. То есть уроки Трифонова — они сейчас актуальны?
Смотря для кого. Но знаете, для его товарищей по перу некоторых, когда я них смотрю, я думаю, был бы жив Юрий Валентинович, ты бы так не выказюливолся, все-таки постеснялся бы, потому что авторитет его был очень велик. А для людей читающих, не литераторов, а рядовых читателей, да, я думаю, очень важно, я просто свидетель. Мне до сих пор письма пишут люди, и приходят в музей только для того, чтобы прикоснуться к его жизни, хотя музей не имени Трифонова, это музей Дома, но тем не менее для многих это его Дом.
«Дом на набережной» – такая огромная метафора, которая охарактеризовала собой целую эпоху, целое время. Ну все-таки у меня может несколько интимный вопрос, скажите, он вам снится?
Да, он снится, и даже знаю, что когда он сердится на меня, если я что-то делаю, и он не доволен, я это знаю, и я знаю, когда он являясь мне во сне в определенных ситуациях дает понять, что то, что ты делаешь, правильно. Это правда. Это очень важный вопрос для меня, и это так.