Михаил Козаков
«Я ВООБЩЕ НЕ АКТЕР»
2004
Один из самых знаменитых советских актеров, Михаил Козаков любим не только в своих ролях, поставленные им фильмы стали почти классикой, «Покровские ворота» люди готовы пересматривать по несколько раз. Но Козаков одновременно и прекрасный рассказчик, а также великолепный знаток поэзии… Он родился 14 октября 1934 года в Ленинграде, в семье писателя Михаила Эммануиловича Козакова (1897—1954) и Зои Александровны Никитиной (урождённой Гацкевич, 1902—1973), редактора «Издательства писателей в Ленинграде». С 1945 года учился в Ленинградском хореографическом училище. В августе 1991 года переехал вместе с семьёй в Израиль и в течение четырёх лет играл на иврите в Тель-Авивском камерном театре…
Вы родились в литературной семье. Папа—писатель, мама—филолог. Как это отразилось на ваших литературных вкусах?
Совсем в детстве мама мне читала вслух. Потом я сам научился довольно быстро читать. Лермонтова я открыл себе через «Ашик-Кериба», а Пушкин пришел через «Руслана и Людмилу». Потом были английские баллады в переводах Маршака. Мама подарила мне эту книжку. Мне было тогда лет девять, может чуть меньше. И я выучил наизусть ее всю—и «Вересковый мед» и «Королева Элинор». «Три мушкетера» я не читал, не было книги. Откуда они во время войны в деревне?! И Миша Герман, известный искусствовед, сын Юрия Павловича Германа, мне пересказывал «Трех мушкетеров», потому что уже успел их прочесть, так как был немного постарше. Вообще человек закладывает знание книг и любовь к литературе лет с 10-ти и до 18-ти. Это самый активный период чтения.
Те люди, которые приходил к вам в дом—Эйхенбаум, Анна Ахматова, Зощенко, Шварц… Они вами воспринимались как писатели или как друзья дома?
Сначала, как друзья дома. Борис Михайлович Эйхенбаум как-то спросил: «Миша, ты читал Оскара Уайльда?»—«Нет».—«Ты прочти «Портрет Дориана Грея». И я по его совету приобщился к Уайльду. Когда я брал с папиной полки Золя, папа мне говорил: «Мишка, рано тебе, ты испортишь вкус и не поймешь всего».
Среди тех, кто приходил к вам в дом был Анатолий Мариенгоф—ближайший друг Сергея Есенина…
Он был соавтором и очень близким другом моего отца. Как и Михаил Николаевич Зощенко, Евгений Львович Шварц… Дядя Женя, дядя Толя… и только Анну Андреевну Ахматову я никогда не называл тетей Аней. Есенин тоже бывал в нашем доме. Он дружил с моей бабушкой Зоей Дмитриевной, маминой мамой. Она была дворянкой, строгих правил и он очень уважал ее. Как-то мама сопровождала Есенина, приехавшего из Москвы для выступления в Питер. И Зоя Дмитриевна, моя бабушка, сказала ей: «Зоя, смотри, чтобы он не напился». И с этим напутствием Есенин с мамой пошли по Питеру. В Торгсине Есенин увидели штиблеты. Мама рассказывала: «Есенин восклицает—какие штиблеты! Раз, два и я его уже не вижу. Выходит… и уже пьяный». Они опоздали на выступление. Есенин вышел на сцену, а в зале свист и крики: «Хамишь, опаздываешь…» Он вышел и начал: «Какие я сейчас видел штиблеты, это такие штиблеты…» Скандал! Мама думает, что провалила задание. И вдруг Есенин вскочил на стул и стал читать стихи…
Анна Ахматова давала вам какие-то рекомендации по чтению?
Нет, не давала. Они вели взрослые разговоры и мне иногда позволялось присутствовать до какого-то момента. Потом мама по-французски говорила: «Здесь дети…» и меня эвакуировали.
Ахматова хорошо читала свои стихи?
Да. Она читала ровным голосом, очень смыслово читала. А, скажем, Мандельштам по свидетельству Арсения Тарковского, замечательного поэта, ужасно выл. По этой манере к нему близок Бродский.
Но некоторые говорят, что поэзия – это звук.
Да, звук. Но в поэзии есть ноты, там есть нижнее «до» и верхнее «ля», у поэта есть знаки препинания, иногда восклицательный знак, иногда двоеточие… И трудность чтеца заключается в том, чтобы расшифровать звук. И Ахматова—это скорее виолончель, а Цветаева—скорее скрипка или такое синкопированное фортепиано. Когда Бродскому было 32 года, он говорил мне: «Какого черта вы вообще читаете чужие стихи! Стихи должен читать либо поэт, либо читатель». А Виктор Николаевич Голышев сказал ему: «Ну что ты чепуху городишь, почему только поэт? Чувак клево читает стихи!». Бродский очень уважал Голышева. Это было в Москве, незадолго перед его отлетом, на Пасху, а через месяц или два он был выдворен из страны.
Ваш последний фильм «Очарование зла» так и не был показан у нас в стране.
Есть стихи у Цветаевой, которые я очень люблю. В частности, включенные в этот фильм «Тоска по Родине»—«Давно разоблаченная морока… Мне совершенно все равно, где совершенно одинокой быть… По каким камням домой плестись с кошелкою базарной…» Фильм основан на документах. Жизнь в эмиграции для многих была мучительной, многие, как это сделал князь Святополк-Мирский, делали все для того, чтобы получить советский паспорт и вернуться на родину, где были сразу же расстреляны. Но были и такие как Бунин, которые не поддались очарованию зла. Многие верили в то, что Сталин строит мощную державу. И этому его очарованию поддавались и Ромен Роллан, и Фейхтвангер и Андре Жид. Это фильм об эмиграции, о России и о природе русского характера.
Это как–то было связано с вашей собственной эмиграцией?
Тут все повлияло, и судьбы этих людей, и то, что мою маму два раза сажали. В 37-м во время Ежова и ежовщины ее обвинили в том, что она агент Интеллиженс сервис, а она не могла вспомнить, чья вообще это разведка. И это моя мама, которая не поехала в эмиграцию, хотя была невестой Николая Александровича Бенуа, у них была любовь. Мама приняла революцию. Потом она сидела. И бабушка сидела. И это для меня тоже было важно, когда я снимал эту картину.
У вас опубликована небольшая повесть о том, как вы сотрудничали с КГБ.
Самое забавное, что совсем недавно журналисты нашли Колетт Шварценбах о которой идет речь в моей повести, с которой я должен был переспать, но не переспал, влюбившись в нее. Она была слависткой, работала в газете и служила нянечкой у посла. Понятно теперь зачем она была нужна. Так вот, две недели назад ее нашли в Нью-Йорке и сняли интервью с ней. Я с ней поговорил по телефону. Ей тоже уже за семьдесят. Она была необыкновенно хороша собой. В конце интервью у нее просили, было ли что-нибудь у нее с артистом Михаилом Козаковым? Она сказала, что ничего не было, да и он, «по-моему, мучился и не хотел, чтобы это было». Мне было очень приятно. Ведь можно же снять шикарный фильм, соединив нас вживую…
На стенах вашей квартиры много фотографий…
Вот это мой старший брат, он погиб на фронте… Вот Самойлов, Левитанский – это уже мои друзья. Вот Эйхенбаум – общий друг. Он еще успел посмотреть «Гамлета».
Большинство ваших друзей – это поэты и писатели. Даже не столько актеры. Может быть, к актерам вы относились как к коллегам, работая с ними в кино?
Да нет, были люди нашего театрального мира, которые были фантастически интересные, как Олег Ефремов, например. Я дружил с Ефимом Копеляном. Андрюша Миронов доставлял мне счастье своей дружбой. Я вообще-то книгочей «Книга – лучший друг человека» – я бы так сформулировал.
Какие последние книги оказали на вас влияние? Я знаю, вам нравится Улицкая…
В первую очередь я бы сказал, что книги литература о литературе. Это рассадинская книга, книга «Прощание» — это одна из многих замечательных книг… Дмитрий Быков о Пастернаке.
Вы знали Пастернака досконально, что вы открыли для себя в книге Быкова?
Очень многое. Анализ. С ним можно соглашаться или не соглашаться. Но книга безусловно талантлива. И эта книга не только о Пастернаке, но и об очень сложных вещах. Или замечательная книга живущего в Америке Льва Лосева о Бродском — поэтическая биография поэта. Колоссальная книга, такого литературного толка, но замечательная. А из беллетристики, если брать русскую литературу мне нравится Андрей Дмитриев, мне нравится книга Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик» по многими причинам, и по мыслям, и по образу главного героя.
Из того, что произвело на меня сильное впечатление это переводная литература. Я любил и люблю Романа Гари, да и многих, многих… Многое зависит от переводчика, потому что в переводе можно все загубить.
Я держу в руках диск с вашим фильмом «Играем в Шекспира». За эти три фильма вы были удостоены премии ТЭФИ. В основе легло ваше эссе, которое было опубликовано в этом двухтомнике.
Да, совершенно верно. Только есть разница между написанным и смонтированным в кино. Почему эссе называется «Играя Шекспира», как бы я играя Шекспира, размышляю о Шекспире, там много о Лоуренсе Оливье. А когда в «Играем Шекспира» я монтирую всяких актеров в тех же ролях – в «Гамлете», в «Лире» и это другой телевизионно-кинематографический способ рассказа. Хотя это авторское кино, я что-то сам играю и монтирую других актеров.
А что вам интересно: документальное кино, которое было оценено у нас в стране. Или вы воспринимаетесь, как автор художественного фильма «Покровские ворота».
Саша, я об этом не задумываюсь. Для меня главное – пытаться заниматься искусством, читать стихи, играть в театре или ставить в театре, играть в кино. Документальное кино я не снимал, «Играем Шекспира» – это полу-документальное кино. Но главное, чем бы ты ни занимался, ты иногда влипаешь, как актер в плохой фильм, я вообще мало стал сниматься – возраст и т.д. А когда я ставлю, я очень долго думаю перед тем, как на что-то решиться. Так же и в театре. Я пять лет мечтаю поставить Дюрренматта, может быть на малой сцене театра Моссовета.
У вас своя антреприза?
Уже нет. Я читаю стихи во всех вариантах – с Бутманом – дуэт для голоса и саксофона. Сейчас со мной работает другой молодой саксофонист – Саша Новиков. У нас премьера. Я делаю программу про Бродского с Качаном, там поют шестнадцать вещей, там диалоги и игра.
И последний вопрос, к которому мы уже обращались: когда вас завербовало КГБ… Что для вас амплуа театральное. Когда произошла эта история, вы были героем-любовником…
—Саша, это все ерунда, об этом говорить глупо, а кому интересно это, то пусть купит книгу и прочтет. А говорить об этом поверхностно… Да, они пригласили меня в качестве борьбы с иностранными разведками. Я не занимался стукачеством и они держали слово – никаких доносов на товарищей. Вот и все, что можно сказать безо всяких оправданий. Это – чистая правда. Герой-любовник, просто человек и с человеком произошла такая история, и я не мог ее не записать и поэтому это исповедь. Вот и все.