Эдуард Тополь

«Журналист для Брежнева»

 

2005

 

Один из самых популярных авторов детективных романов, включая знаменитый бестселлер «Журналист для Брежнева», Эдуард Тополь продолжает жить одновременно и в России и Америке. В России его держат издательские планы, а в Америке ждет жена и маленький сын. Экранизация романа Тополя «Красная площадь», рассказывающего о тайных пружинах «партийной жизни» 80-х годов, недавно была показана по ТВ.

 

Вы довольны экранизацией своей книги?

Я не знаю ни одного автора, который был бы доволен своей экранизацией. Когда я был молодым и начинающим сценаристом, меня утешали по поводу моих первых фильмов знаменитые мастера кино Фрид и Дунский: «Эдуард, что вы так переживаете. Каждый фильм – это кладбище сценария. Если Вы принимаете участие в съемках, то от вас остается 30%, а не принимаете — 20%.» Поэтому я с высоты своего кинематографического опыта очень быстро остываю от переживаний, которые сопряжены с той или иной экранизацией.

Получается, все-таки кино поставлено не по вашей книге, а лишь на ее тему? Так?

Нет, это не так. В таком случае я бы просто снял фамилию. У меня уже был такой опыт. Перед эмиграцией я снял фамилию из титров, когда посмотрел  законченное кино, снятое на тему моего сценария «Любовь с первого взгляда». На этот раз иной случай. Но… можно произнести все слова, мои слова, а можно их сыграть. А это разные вещи. Можно оставить голую фабулу, «прогнать» зрителя по фабуле, а можно снять так, чтобы получился объем. Если книжка живет 20 лет и издана на 20 языках, то наверное в переводе она потеряла треть своего веса и вкуса, но тем не менее она все еще пользуется успехом, а значит в ней помимо фабулы есть еще что-то Вот это «что-то» может быть режиссером или отрезано и выброшено, или, наоборот, может быть им же дополнено. Именно за этот объем сохранения авторских идей и идет сегодня борьба в кино между авторами и режиссерами.

Одна знаменитых ваших книг –  «Журналист для Брежнева

». Можно назвать ее вашим любимым романом?

Это как первый ребенок. Это был первый роман, который я написал уже 23 года тому назад… Дело в том, что нет любимых книг. Все они – «дети», сколько бы их не было. Все достаются кровью. Каждая книжка – это год жизни. Вот я 25 лет назад начал  писать книги, и 23 книжки написано. Трудно…

В год по книге?

Я пишу один, сам. Это мучительный, тяжелый, длительный процесс. Я не выдумываю. Я, не, кокетничая, говорю, что не умею выдумывать, я ищу факты, которые могу сложить так, чтобы из них получился какой-нибудь художественный эффект. Я сегодня ушел из журналистики  полностью и считаю литературу своей главной профессией.

То есть, как журналист вы  уже сейчас не практикуете?

Практикую, но в том смысле, что я в книгах это практикую. Вот у меня «Новая Россия в постели» — это чистая журналистская книга, там нет беллетристики, только интервью, документы, там даже есть целая повесть, которую женщина наговорила на кассеты, лежа в реанимации. Или роман «Норд-Ост»…

Это последняя книга?..

Да. Я семь месяцев собирал для нее материал. В ней тоже нет ни грамма беллетристики. У меня такое кошерное отношение к текстам. Или я сочиняю и тогда могу делать что угодно, или я занимаюсь чистой журналистикой и тогда это роман о Норд-Осте, документальное произведение, но выстроенное как роман. Читатели говорят, что это горестное чтение. Там есть несколько любовных линий. Я взял «love story» людей, которые находятся в зале, и даже роман самого Басаева, он там тоже описан, и он тоже документальный. Девушка, с которой у него был роман, русская. Она через Интернет вступила со мной в переписку и рассказала о том, как она ему звонила в те дни.

То есть, вымысла никакого?..

Чуть-чуть домысла о том, что происходило за кремлевской стеной, потому что туда я не смог пробиться. Все остальное – интервью с альфавцами, которые газ включали, интервью с заложниками, членами штаба… ну, как бы я дошел до кремлевской стены, чуть-чуть шагнул дальше, кое-что мне рассказали за кремлевской стеной, но потом перекрыли кислород.

Ваши книги можно назвать новой журналистикой. В 50- 60 –х годах именно в Америке возникло это направление в литературе, когда писатели реально рассказывали о тех событиях, которые происходили вокруг них, фактически соединения нон-фикшн и фикшн. Скажите, почему вы обратились именно к политическим детективам?

Если говорить совсем честно, то, конечно, в 50-60-е годы мы почти  ничего из американской литературы не читали. Я начинал как журналист в 50-60-е годы. Тогда еще была в газетах рубрика – журналист меняет профессию. В возрасте 20-ти с чем-то лет я вступил в банду московских подростков, которые были по сравнению с тем, что сейчас происходит – просто детским лепетом. Но в то время это казалось круто, тогда я и опубликовал первым в Советском Союзе репортаж о подростковой преступности. Ведь считалось, что в СССР не было секса, не было преступности — все было замечательно. В «Литературной газете» в 64-м году вышел этот мой «репортаж из подворотни», который начинался так: «Бухгалтеру «Литературной газеты»» — прошу оплатить следующие расходы: проиграно в карты – 6 руб.20 коп., порваны брюки при отрыве от милиции стоимостью 8 руб. 14 коп.» ну и так далее. Потом  был «Журналист для Брежнева»,  репортаж, который был запрещен цензурой, подлинная история о бакинских наркоманах. Я люблю уезжать куда-нибудь в глубинку — Заполярье, Сибирь, Памир, Мирный, Тянь-Шань, и оттуда делать репортажи. Даже не репортажи, а скорее очерки. То, чего  сегодня практически нет  в русской журналистике.

У вас в романах часто действуют реальные политические фигуры, в двух книгах  задействован Горбачев, насколько я помню, действует и Ельцин, не знаю, Путин присутствует или нет еще?

Еще нет. Хотя в «Норд-Осте» он уже мельком появляется..

То есть, вы подходите к этой большой теме?

Ну, не знаю, подойду или нет…

То есть, вам интересно рассматривать весь механизм социальной жизни общества, от верхов до низов?

Наоборот.

От низов до верхов?

Потому что роман начинается  с чего-то маленького, а потом выясняется,  что он связан с этим социальным узлом, и так может дойти до глобального, не только до Кремля, а и просто до судьбы мира. Это интересно: маленький человек в огромном мире среди огромного количества глобальных проблем.

У Вас есть небольшая повесть «Влюбленный Достоевский» — почему вы вдруг обратились к Достоевскому? Тоже на основе маленького примера решили написать большее?

Мне показалось, что этот фантастический  роман (напомню, что «Влюбленный Достоевский» — это и повесть и киносценарий) Мне кажется, что эта влюбленность Федора Михайловича, сделала на самом деле из него писателя. История была феноменальная. Человек, находясь на каторге, будучи ничтожным солдатом, каторжанином, нищим, затюрканным, прыщавым, вычеркнутым из всей жизни, и сосланным пожизненно, по уши влюбился, в молодую красивую жену полкового офицера. Начал за ней ухлестывать. Его отвергали, и он ей сказал – «Я повезу тебя в Европу, я буду зарабатывать по пятьсот золотых рублей за печатный лист, как Толстой, Тургенев», и все выполнил, всего добился.

Мне кажется, есть даже некоторая перекличка между Достоевским тех лет и вами…

Я, слава Богу, не был на каторге, но этот драйв, эта сила любви – они сближают. Достоевского могло бы не быть, если бы он не влюбился, если бы из-за любви не написал стихи императрице и императору, ужасные стихи, но которые принесли ему помилование.

Достоевский, наверное, является для вас любимым писателем?

Замечательным писателем. Моей оценки Федору Михайловичу не нужно. Кстати, есть еще одна пикантная подробность в биографии Федора Михайловича. Когда он написал «Бедных людей», то просто выполнил свою задачу. Его еще никто не напечатал, и напечатает ли в будущем – неизвестно. Так вот, в  это время он находил утещение в  публичных домах и злачных местах Питера, что его очень угнетало. Однажды случилось так, что он передал Григоровичу рукопись, надеясь, что тот покажет ее Некрасову, еще кому-нибудь, потому что сам не знал,  кому дать ее прочесть. Под утро он вернулся из злачного места, сел на подоконнике квартиры, которую снимал, и подумал даже  броситься головой вниз в Мойку (это по его воспоминанию), потому что с книгой было все неясно. Кстати, отец его из-за всей этой литературы презирал. Достоевский бросил службу, никаких денег не было… Та вот, часа четыре утра – он сидит, белая ночь, тяжелое настроение — и в это время прибегают к нему Григорович с Некрасовым, и кричат, что он – гений. В одном из своих воспоминаний он потом написал, что «слава практически нашла меня в публичном доме». Это по поводу Петербурга Достоевского.

Одна из ваших книг посвящена современным Лолитам, другая рассказывает о женщинах легкого поведения, то есть, как я понимаю, что вы достаточно любвеобильный человек…

Это надо спросить у моей жены…

Кстати, как вы с ней познакомились?

Это длинная история, которую еще  надо написать.

В России?..

Нет, в Америке. Причем она русская. Русская и москвичка!

Как  же вы там встретились?

Она приезжала к своему дедушке в горы. Понятное желание навестить своего дедушку, которого не видела  никогда в жизни, поскольку он оказался в Америке еще во время войны.

Мексиканские горы или какие?

Нет, под Нью-Йорком есть Кацскильские горы. И  там нашелся ее дедушка,  которого она приехала навестить. А я проезжал мимо этого места, и навещал старушку, у которой снимал летом комнату, когда работал и писал очередную книгу. Старушка тогда сломала ногу и я заехал ее проведать Потом на озере увидел плавающую нимфу, а дальше уже…

Потрясающе романтичная история. В одном из интервью вы говорили, что приезжая в Москву. чувствуете себя дома, и в Америке себя ощущаете тоже  дома? Как вы делите себя между двумя этими странами?

Я стараюсь не делить, это уже становится неделимым. Другое дело, что в Америке  находится жена и шестилетний сын, которому нужен отец каждый день, а здесь находятся издательства, персонажи, герои, режиссеры, продюсеры, и все, что я пишу, связано с Россией. Поэтому я два месяца живу здесь, полтора дома в Америке. Но чаще уже здесь, чем там…

А жена, не хочет переезжать сюда?

У жены там свои американские привязки. Она учится в университете, воспитывает сына, который там родился.

У вас молодая жена?

Да, молодая жена.

Поздравляю!

Спасибо. Ну, вот так… Потом вы знаете, это разделение границы, это все в прошлом веке на самом деле. Европа вся объединяется, глобализация, между континентами пока еще остались восемь часов полета, но скоро это сократится часов до двух, тогда будет вообще замечательно.

Перед тем, как начать наш разговор, вы сказали, что писать романы — это тяжелая кропотливая работа, и вам хочется писать что-то другое. В этой книге, которую я держу в руках, опубликованы ваши детские рассказы, почему вы их решили написать?

Тридцать лет назад, когда я еще жил в России, у меня родилась племянница. Я ухаживал за этим ребенком и рассказывал ей перед сном всякие истории. А дети, чем старше становятся,.тем труднее засыпают. Сначала это были короткие истории на 2 -3 минуты, их было достаточно, чтобы она заснула, потом истории стали длиннее… Так сложилась этак книг «Асины рассказы», которые я рассказывал моей племяннице Асе, и которые превратились в эту маленькую книжку.

Можно полагать, что в ближайшее время Эдуард Тополь получит известность как детский сказочник?

 Не знаю.Я на этом опыте убедился, что детям перед сном нечего рассказывать нельзя, потому что иначе это превращается в целую историю Поэтому когда ложится спать мой сын, я просто выключаю свет и выхожу из комнаты. Больше ничего не сочиняю.

Вы строгий отец? Может быть можно сказать, что вы жесткий журналист, парадоксальный писатель и жесткий отец?

Ну нет, я не думаю, скорее я просто добрый еврейский папа.

 

13 марта 2005