Александр Ширвиндт

«ВДОЛЬ ПО НИЛУ»

 

2008

 

С Александром Ширвиндтом мы говорили в его рабочем кабинете в Театре Сатиры. Именно здесь скапливаются те книги, которые он сейчас читает и которые ему дарят. Для них здесь есть даже книжный специальный шкаф.

 

Вам удается сегодня читать книги? В разговоре перед съемками вы сказали, что прочитали последнюю книгу Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик».

В старости меня все больше склоняет к документалистике, мемуаристике в хорошем смысле, историографии. И вот помесь литературы — что являет собой Улицкая, и явно документального материала — это возбуждает. Я ведь, в основном, к сожалению, сейчас читаю пьесы. Графоманов —сонмище. Не читать нельзя: а вдруг Грибоедов! Но читаешь их наискосок. А тут наискосок не пройдешь. И видно по датам — не за полчаса и не за месяц написано. Так же, как книжка Тамары Петкевич «Жизнь— сапожок непарный». Это настолько страшное жизненное эссе. Тот же срез, что у Рыбакова, Лидии Гинзбург. Автор — дама очень пожилая, тьфу-тьфу, жива еще. Ленинградка.

Ну а как же приключенческая литература, ведь в детстве вы наверняка именно ее предпочитали?

А как же. Пиратская. Флибустьеры. Я и сейчас с удовольствием, когда никто не видит, цапну какую-нибудь флибустьерский роман.

Купера, Стивенсона?

Да, но есть и малоизвестные замечательные пиратские истории. Такая наивная прелесть. Такие мощные Робин Гуды, которых никогда невозможно победить.

Если вспомнить какие-то ваши роли…

Я пиратов никогда не играл. Юра Коваль, помнишь, был? Его «Суер-выер» — потрясающий роман. Мы с Арцибашевым даже мечтали его поставить. Но, как назло, Миша Левитин нас опередил. Это помесь совершенного нахально-наивно-идиотского флибустьерства и огромной иронической философии.

У вашей собственной книжки, которая недавно вышла, «Schirwindt, стертый с лица земли», достаточно необычная композиция: город, вами созданный.

Я смог написать эту книгу, только когда родился этот ход… улицы города, связанные с близкими людьми. Кстати, на днях был в Калининграде. И туда приехали нынешние жители и глава администрации того района, где находится поселок Кутузово, бывший город Ширвиндт. Во время войны его не стало. И они говорят: «Давайте что-нибудь придумаем». Я с удовольствием. Во-первых, отнять родные земли. Заставить губернатора Георгия Бооса вернуть историческое название. Заприватизировать. Много мне не надо, но гектаров 800.

А что вы с ними делать-то будете?

Пусть стоят.

Ваша фамилия действительно связана как-то с вашим городком?

Я думаю, что-то есть. Уж очень редкое у меня обозначение. Аналогов мало. Может, какие-то прапрапрапра. Есть легенда, что не то доктор, не то какой-то известный фармацевт был в этом местечке. Поэтому имени его. Это Пруссия. Фамилия-то немецкая. Какие-то предки были по отцовской линии. А даже если не было, почему не придумать?

Но претендовать-то уже начали…

Ну, конечно! Свидетелей нет.

Эта книга построена как путеводитель по городу. Есть реальные отсылки к Скатертному переулку, где вы родились в Москве или к тем людям, с которым вас сталкивала жизнь. Одна из глав посвящена Андрею Миронову. Вы поставили спектакль, посвященный ему.

Он стал фигурой мифологической?

Думаю, постепенно да. Не без помощи СМИ. У нас ведь, как зацепятся за фигуру, так с нее не слезают. Это какая-то неизученная система. Ушло очень много знаковых фигур моего поколения, чуть старше и чуть моложе. Но как-то странно: одна фигура все больше углубляется (укрупняется?), а другие уходят в забвение. Иногда незаслуженно. Но какой-то в этом есть исторический смысл и справедливость. Так вот, Андрей с каждым годом становится все более знаковой фигурой.

Мне любопытно, воспоминания о Миронове издаются, переиздаются, любимые женщины пишут о нем. Он становится легендой. И вы точно отметили, молодежь его все-таки не знает. Когда вы играли с ним «Трое в лодке» по Джерому, мне кажется, в этом фильме был большой элемент импровизации. Или я ошибаюсь?

Нет, ты не ошибаешься. Да, это было такое хулиганство по мотивам. Все было четко по каркасу Джерома. Мы были молодые, в меру обаятельные, в меру известные. Собаки тоже обаятельные были. Собаку и ребенка нельзя же переиграть ни на сцене, ни на экране. Их наив и непосредственность. Надо к ним тянуться. Вообще к тому, что было – что стало. Когда Бирман задумал снять эту штуку, все страшно испугались. Потому что авторскую прозаическую интонацию очень трудно взять. Возьми: Ильф и Петров, Джером, Бабель… Даже Бернард Шоу, когда это не пьеса, а проза и делается инсценировка по прозе – невозможно ни снять, ни сыграть на сцене авторскую интонацию. То же самое происходит с Булгаковым.

Почему не удается поставить «Мастера и Маргариту»?

Да потому, что бывают режиссерские версии данного произведения. В данном случае говорили: это невозможно, этот аромат Джерома нельзя передать. «Нет, нет, — он сказал, — это не Джером. Вы три друга. По каркасу и мотивам этого произведения плывем». Андрей увлекся, позвал нас с Мишей. Но когда мы поехали в Советск, бывший Тильзит. И на реке Неман стали сгонять с окрестных полей хлеборобов и наряжать их в лондонцев, мы поняли, что эта версия будет относительной. И действительно, когда мы сняли, на нее страшно покатили бочку. Критики.

За что?

За то, что это не Джером, а не поймешь что. Прошло столько времени, ее часто повторяют. Разные слои населения от стариков до детей говорят: «Вчера смотрели. Какая прелесть!»

Можно ли сказать, что актер на сцене играет самого себя?

Это не совсем так. Великие актеры мечтали не повторяться. Миронов. Было время типажного подбора в кино. Кто-то играл романтиков, кто-то вредителей. Взять вредителя и сделать из него Ромео нельзя. То же самое с Андреем. Всю жизнь – музыкально-пластическое шампанское. И только режиссеры уровня Германа могли позволить себе рискнуть. Сейчас молодые артисты даже не знают, что такое грим. Запудриваются. В крайнем случае — усики. А возьми Анатолия Дмитриевича Папанова, который играл знаменитую миниатюру «Полотер» в обозрении Дыховичного и Слободского в Театре Сатиры. Он был полотером в Союзе советских писателей. И он делал грим Толстого. Портретный грим Толстого. И он сам делал огромные босые ноги – надевал, как калоши, с пальцами. Полотеры тогда были все в мастике. И он тер пол и читал монолог. Очень смешной. Как трудно полотеру, писатели ходят, каждый норовит след оставить, а нам – подтирай. А жен сколько ходит! Жен, посчитай, в шесть раз больше, чем писателей. Замечательный был монолог. «Много ездиют эти писатели. То вывесили объявление: поездка в Элисту. Писатели – народ темный. Думали, что это Греция. Оказалось – столица…»

Писатели не изменились.

Да, я к тому, что он сидел и сам делал портретный грим Толстого.

Есть роли, которые вы хотели бы сыграть?

Были мечты: Остап Бендер и Кречинский.

Нереализованные мечты?

Нереализованные и нереализуемые уже никогда. Сейчас, правда, делают какие-то попытки: 30 лет спустя, 40 лет спустя…. «Карнавальная ночь-3», что-то еще 4. Если написал бы какой-нибудь гений «Остап Бендер-6», можно было бы попробовать.

Но бывают же попытки сыграть невозможное: когда Зинаида Райх играла Гамлета…

Но она не в 70 лет играла.

Вы родились в центре Москвы?

Я родился на Арбате, Никитских воротах. Наш дом был в Скатертном переулке, а с Мерзляковского с выходом на Никитский бульвар есть один дворик, где…

…стоит памятник Гоголю?

Да, памятник Гоголю. Памятник – это отдельная история. Он стоял в другом месте. Там, где сейчас другой памятник – «От советского информбюро». «Дорогому Коле от Советского Информбюро». А этого несчастного гениального унылого переволокли туда. Потому что там была и сейчас есть библиотека Гоголя. Замечательная библиотека. Когда мы были шпаной и учились в двух шагах от туда, нас там гоняли. Мы порывались после войны играть в футбол консервной банкой. Но я уже тогда понимал, что эта аура настоящей научной системы взаимоотношения с книжкой. Какие там бабушки работали. Как нежно они брали в руки книжки. Как он внимательно следили, чтобы эта шпана ничего не напортила. Недавно юбилей был в Пушкинском музее Ирины Антоновой. Вот такие микроантоновы существовали в этой московской библиотеке. И не только в московской И когда мы были шпаной и учились в двух шагах, нас туда гоняли. Мы порывались после войны играть в футбол консервной банкой. Но я уже тогда понимал, что эта аура настоящей научной системы взаимоотношения с книжкой.

Я живу сейчас на старой дедовской даче моей супруги под Истрой в Новом Иерусалиме. Поселок Нил (наука, искусство, литература) 34-го года. Тогда Сталин отдал каким-то наукам, искусствам и литературам вот такой огромный бугор. Слава богу, что там страшная дорога — овраг — и настоящие хозяева жизни не могут туда въехать. Туда шоссе провести невозможно. Там жил Эренбург, говоря о писателях. А рядом жил Дмитрий Николаевич Журавлев, замечательный чтец. И вот когда все рано вставали — а я жаворонок — в 6 утра просыпаешься — из-за забора, как дятел, слышалась машинка. Это был Эренбург. В этом поселке есть библиотека. И они устроили вечер памяти Журавлева. Меня позвали. Ну, просто до слез. Чистенько. Получают три копейки. Специальную экспозицию сделали. Угощали: огромный пирог с вареньем. Никаких виски и устриц. А вот самовар и пирог.

У вас в кабинете избранные книжки, а домашняя библиотека, как я понимаю, частично состоит из книг вашей супруги и тех, которые накопились у вас.

Здесь что? Вот недавно мне подарили пятитомник Саши Черного. Зная мою патологическую любовь к этому автору. Он сегодняшний до мозга костей. Я могу вот так открыть на вскидку и почитаю наизусть. Не будем этих экспериментов проводить, но поверь мне.

Я вижу у вас книгу Эльдара Рязанова.

Мы давнишние друзья, а так как круг друзей катастрофически сужается, приходится плотнее держаться друг за друга. Я могу причислять себя к людям, которые читают. Но я не могу запоминать стихи. А поэты же не учат стихи наизусть, они их впитывают. Прочел и впитал. Ну, как Кобзон – песни. Поэты даже устраивают джейм-сейшн: один начинает, другой продолжает. Из моих друзей — «непоэтов» Саша Володин, Зямочка Гердт, Рязанов и Михал Михалыч Козаков — это было просто загляденье: один начинал, другой — продолжал. Что угодно. Пастернак, Мандельштам, Бродский, Самойлов.

А какие книги у вас еще в кабинете?

Интеллигентнейший человек Юра Кушак издает «Антологию сатиру и юмора». Томов уже больше тридцати. Начиная от Аверченко, Тэффи, сатириконцев и кончая нынешними мастерами — Жванецкий, Мишин, Альтов. Что касается домашней библиотеки, то у нас она собрана на пару с супругой. Это общая свалка. Что-то на даче. Было время, когда появлялась подписка на какой-то многотомник. И тогда в Химках, на пустыре, ночью все на эту подписку записывались. Причем все равно было, на что. Раз появилась возможность…

Почему в Химках?

Ну, там место нашли эти энтузиасты. Нашли какое-то поле. Ночью горели костры и всех переписывали. Я, как сейчас помню, ты со мной договорился, надо отмечаться 4 раза подряд ночью. Если один раз тебя не было, тебя вычеркивают. Но можно было, чтобы не каждый день не спать – ночь ты, ночь – я. Там, по-моему, можно было записать 5 человек. Я никогда не забуду, как мы записывались на Ожешко. Ты знаешь такую писательницу?

Фамилия знакомая.

Писательница Ожешко, никто, кроме меня ее не помнит, а у меня до сих пор где-то есть двенадцатитомник Ожешко. Ну как можно не взять?

Вы играли в нескольких фильмах Эльдара Рязанова. Он все-таки поэт, автор книг, воспоминаний. Какой из его фильмов самый близкий вам?

Я очень люблю Эльдара. Мы давнишние друзья. А так как круг друзей катастрофически сужается. И чем больше он сужается, тем плотнее приходится держаться друг за друга. Поэтому разбирать творчество Рязанова… Роль в «Гараже» специально для меня была написана. Потом ее блистательно сыграл Валя Гафт. А я здесь выпускал спектакль. Эльдар абсолютно полифоническая личность. Не говоря уж о том, что у него огромное количество гемоглобина, азарта и молодого темперамента. Он начинал как документалист в кино. Поэтому у него совершенно скрупулезное знание и желание сделать архипрофессиональный монтаж. И он действительно поэт. Я могу причислять себя к людям, которые читают. Но я не могу писать стихи. Поэты же не учат наизусть стихи, они их впитывают. Прочел и впитал. Ну, как Кобзон – песни. Они даже устраивают джейм-сейшн: один начинает, другой продолжает. Так вот из непоэтов — Саша Володин, Зямочка Гердт, Рязанов и Михал Михалыч Козаков – это было просто загляденье: один начинал, другой – продолжал. Что угодно. Пастернак, Мандельштам, Бродский, Самойлов. А ты стихотворение знаешь, помнишь, но чтобы его прочесть!

«Ирония судьбы» — образец наиболее поэтического фильма Рязанова. В него включено большое количество именно поэтических текстов.

Ваша роль запоминающаяся.

Она была очень угадана. Исходя из того, что он очень хорошо чувствует мелодику, литературу, интонацию. Брыльска получила Государственную премию. Пела Аллочка Пугачева, говорила Валечка Талызина. Она только ходила.

Хорошо ходила.

Ходила хорошо, но не настолько, чтобы ей дать премию. Мягков, человек музыкальный, но пел Сережа Никитин. То есть Эльдар не шел ни на какие послабления. Если поет – то Пугачева, если музыка – то Таривердиева, если стихи – то Рязанов. И Мандельштам.

Название театра – Театр Сатиры. Писателей получается надо подразделять на юмористов и сатириков?

Я не очень люблю эту номинацию — сатира подразумевает злость. Почему я, преклоняясь перед сатирической мощью Салтыкова-Щедрина? Ирония, самоирония, шутка, пародия. Но — сатира. Тогда, когда вся сатирическая литература основывалось на том, что это была какая-то аллюзия или фига в кармане… Островский. «Доходное место». Языком Островского про нас. Сейчас лепи, что хочешь. Дефицит – двигатель существования.

Получается, в Театре Сатиры должны быть злые пьесы? Сегодня опасно выступать, бороться, злится.

Опасно было всегда. Только раньше было опасно смертельно, а сейчас опасно позиционно. Но адрес гнева все-таки должен быть сопоставим с какой-то перспективой. Нельзя просто так гневаться. Все-таки надо знать во имя чего это делать. И приходится думать о том, чтобы не выглядеть крайним. А так как я не знаю ради чего, то могу размениваться только на относительно мелкие точки зрения. Это общее наше болото мировоззрения и неизвестность так называемой национальной идеи. Настолько расплывчато и настолько вяло индивидуально, что надо или иметь гражданскую, почти диссидентскую позицию, или не иметь. Я лично не имею.

 

 

май 2008