Юрий Кублановский

«СМОГ: СМЕЛОСТЬ, МЫСЛЬ, ОБРАЗ, ГЛУБИНА»

 

2002

 

Сейчас уже многие забыли, но еще недавно  остро стоял вопрос – две литературы существуют или одна, имелась в виду та литература, которая создается в СССР,  и та литература, которые пишут, создают русские писатели, эмигрировавшие из страны. Одним из писателей русской эмиграции был и поэт Юрий Кублановский…

 

Юрий Михайлович, как вы считаете, две литературы существуют или одна?

В ХХ веке? Видите ли, так сложилось в двадцатом веке, что действительно в связи с тем, что произошла революционная катастрофа, много писателей, литераторов, журналистов по тем или иным причинам оказалось на Западе. Первая эмигрантская волна, и вторая, после второй мировой войны, третья эмигрантская волна — в каждой из этих волн было много писателей. Конечно, так сказать, литература одна, она вся на русском языке. Я бы сказал, что литература одна, но в двух ипостасях, той, которая существовала в СССР и была вынуждена играть по правилам советской цензуры, и литература русская, существовавшая на Западе, неподцензурная, это действительно было вольное слово.

В 82 году вы эмигрировали из России и жили во Франции, легко ли было писать стихи вам за рубежом?

Сначала, конечно, на волне отъезда, было легко, потом постепенно очень сложная ситуация  возникает у литератора, оказавшегося в чужой языковой среде. Перестает поступать живой язык в уши, и начинаешь немножко задыхаться как рыба, выброшенная на берег. Не случайно, что русские литераторы многие начинали переходить на английский: и Бродский стал писать свои эссе по-английски, ну а самый яркий пример — Владимир Набоков. Сохранять живой русский язык вне связи с читателями, вне связи с живым развитием языка очень сложно – это одна проблема, вторая проблема, конечно, духовно- культурная. Ты уже отрываешься от жизненной проблематики, которая всегда подпитывает писателя. Безусловно. Да, я на Западе получал здешние газеты, журналы, особенно, когда началась перестройка,  казалось, что я в курсе всех дел, но ничего, не заменит, конечно, живого общения с современниками, живого общения со своими читателями, так что я, недолго думая, вернулся в Россию сразу, как только меня стали здесь публиковать, и никогда не жалел об этом.

Можно сейчас разделить ваше творчество на те стихи, которые были написаны в России, и те, которые были написаны за рубежом, во Франции, допустим? Что отличается?

Вот сейчас я готовил свою большую книгу, и заново перечитал все, написанное мною за границей, что было очень непросто. Знаете, как Андрей Тарковский никогда не пересматривал свои фильмы, потому что дважды входить трудно в одну и ту же реку, так же мне стоило большого труда самому окунуться во всю свою эмигрантскую жизнь и пережить ее заново. Конечно, сильно отличаются. Поэзия моя на Западе было гораздо изощренней, не от хорошей жизни, а потому что вот именно остался один на один с языком, с образами, и возникает, может быть, в связи с этим там чрезмерная сложность, чрезмерная игра ассоциаций, чего здесь мне сейчас не надо.

То есть нужна такая божественная простота.

Я думаю, да. Это, во-первых, связано просто и с общим поэтическим развитием, движением и течением, раз, и во-вторых, с условиями жизни, безусловно.

Юра, покажите вашу книгу.

Вот эта книжка, она называется «Дольше календаря», название я долго придумывал, как охватить в одно, в двух словах целую жизнь. Корпус стихов – первые стихи, когда я еще писал в 17-19 лет, совсем мальчишкой, совсем щенком, а последние стихи прошлого года, поэтому я дал такое довольно абстрактное название – «Дольше календаря».

То есть это получается избранное?

Это большое избранное – собрание, как мне кажется, всего самого актуального в одном томе.

Много фотографий.

Да, издатели предложили мне сделать такой маленький тут фотоальбомчик…

На одном из снимков вы с Бродским, я знаю, что Бродский составлял вашу первую книгу. Как это получилось, и довольны ли вы сейчас тем, как он составил ваш первый поэтический сборник?

Очень странно, конечно. Это был его выбор, я бы никогда так не составил. Я не то, чтобы этой книжкой доволен, просто любопытно, что один поэт видит в другом. Совсем не то, что сам поэт в себе. В этом смысле эта книжка не столько моя, сколько Бродского. А просто я послал ему  стихи еще в конце 70-х годов, пользуясь оказией. Кому было посылать стихи на Запад? Я его ценил высоко, я знал, что он работает референтом в известном американском издательстве «Ардис», и пользуясь оказией, передал ему вот такой большой гроссбух совсем, мною к тому времени написанное. И через некоторое время по «Голосу Америки» он сказал, что издает мою книгу, конечно, чему я чрезвычайно обрадовался.

Ну и поставили крест на всей своей возможной карьере в России.

Да, поставил, но не жалею об этом. Я уже не мог делать карьеру. Это была не Россия, а Советский Союз, и быть подцензурным советским поэтом  для меня было немыслимо. Мы уже были следующим поколением после поколения шестидесятников, после поколения поэтов, возникших в хрущевскую оттепель. Мы собственно появились в литературе, когда мышеловочка уже захлопнулась.

Вот я вас хотел спросить, вы были одним из активных участников объединения «СМОГ». Сейчас, я думаю, что из зрителей, те, кто смотрит нашу передачу,  не знают, что это такое. Что такое СМОГ?

Молодое  литературное неподцензурное объединение — смелость, мысль, образ и глубина, или, как мы его в шутку называли — самое молодое общество гениев. Нам всем было по 18-19 лет — я, Леонид Губанов, Владимир Алейников, Вадим Делоне, Владимир Батышев, вот были мы еще мальчишки, но уже не хотели сотрудничать с советской литературой, в литературе нам было тесно, в ее рамках я не мог отдавать свои тексты цензору, чтобы он там что-то вычитывал и вычеркивал. Мы были, мы стояли у истоков самиздата, можно сказать. Мы уже сразу ориентировали на самиздат, а потом со временем, когда самиздат стал попадать заграницу, когда там стали русские издательства возникать, и стали издавать живших здесь  литераторов, мы стали уже не просто самиздатчиками, а тамиздатчиками, в результате чего мне пришлось уехать.

Сейчас  даже трудно представить, если только не перечитать заново Солженицына, что действительно в  Советском Союзе существовала цензура, и в общем-то были темы, даже в поэзии темы, которые были запрещены для публикации, так?

Да, понимаете, даже не то что, вот я не могу назвать такой конкретной темы, которая была запрещена для публикации, вроде бы, ведь вообще тем-то поэтических немного, да, прежде всего любовь, природа,  ну это какая-то социальная рефлексия. Все это было разрешено как бы, но вместе с тем очень дозировано и очень взвешивалось, так сказать, на идеологических весах. Я собственно никогда не писал  никаких специально антисоветских стихов, я был лирик изначально, но моя лирика была не ко двору советской литературы.

Но почему, как может ваша лирика быть не ко двору, у вас достаточно классические поэтические тексты, даже какой- нибудь замечательный поэт Андрей Андреевич Вознесенский  — он   воспринимается более революционным в своей технике, чем вы. Вы ближе к Баратынскому, кстати, вы и работали в музее Баратынского.

В музее Баратынского в Мураново. Трудно сказать. Может быть, это именно обусловлено  тем, что Вознесенский, в частности, ворвался  в литературу тогда, когда еще там было относительно свободно после 20 съезда и т.д и т.п. Появись Вознесенский на 10 лет позже, может быть, он не сумел бы тоже адаптироваться к советским литературным условиям. Вот у нас уж просто было такое поколение. Я лично не хотел идти ни на какие компромиссы, понимаете, не хотел ходить обивать пороги  советских  журналов, выслушивать сентенции советских литераторов, которых я в общем-то не уважал. Ну вот вольная птица, я всегда на это ориентировался.

Юра, вы лауреат премии Александра Солженицына, очень авторитетной награды, вы согласны с теми высказываниями, с той критикой, которую говорит Солженицын в отношении нашей сегодняшней российской действительности, в частности, в его последнем большом интервью ?

В его последнем большом интервью он не сказал ничего, сверх того, что еще было сказано еще 15 лет назад в его известной работе «Как нам обустроить Россию». В основном, конечно, согласен, понимаете, я уверен, что демократия не то, что насаждается, как он сказал, как колпак сверху, а должна произрастать из земства, из уездных культурных сил. Я за органику развития, в этом смысле я его единомышленник, и не единомышленник тех, кто у нас стал насаждать рынок без берегов, не считаясь с конкретными людьми, и  с конкретными условиями, в которых находилась наша страна после 70-ти лет коммунистического режима.

Вы работаете в журнале «Новый мир» — самый авторитетный журнал страны, ведете там раздел, отдел поэзии, на ваш взгляд меняется поэзия за  последнее время, какой стратегии  вообще вы  придерживаетесь в журнале?

Вы знаете, стратегия у меня одна.

Хорошие стихи?

Хорошие стихи, и обязательно стараться  хоть в каждом номере напечатать хотя бы  одного провинциала. Я знаю, как для провинциальных авторов важно напечататься в столичном журнале. И еще с давних времен у многих  провинциальных авторов такая боязнь перед столичным толстым журналом, считается, что здесь печатаются только свои, так сказать, только по блату, только по знакомству. Вот моя стратегия, чтобы не было вот этих игр, понимаете, ты — мне, я – тебе. Печатать только за имя тексты, никакого снобизма, и никакого блата. Ну хорошему журнал открыт. Это могут быть авангардисты, это могут быть традиционалисты, не важно. Лишь бы я почувствовал, что в стихи бьется живая жизнь, и за стихотворным текстом стоит неординарная личность.

Скажите, молодой поэт, допустим, молодой поэт пишет тексты, раньше он мог послать в какое-нибудь издательство «Молодая гвардия», сейчас он  посмотрит нашу программу и решит послать вам  в журнал «Новый мир», это реально, что эти тексты до вас дойдут?

Конечно.

То есть вы их даже прочитаете?

Пусть пишет на адрес «Нового мира» в отдел поэзии для Юрия Кублановского!

Лично, лично Кублановскому!

Сошлется на нашу передачу, разумеется, я ознакомлюсь с текстами сам.

Запомнили? Если есть молодые поэты среди наших зрителей, то пишете Кублановскому лично.

Буду очень рад.

Юра, и последняя просьба, может, вы прочитаете одно из стихотворений, которое вам сейчас  было бы любопытно, дорого?

Я могу прочитать, но  только по  книжечке, потому что выступать сейчас приходится сравнительно редко, по целому ряду причин, и я уже  не помню все свои стихи на память, так как помнил раньше, да, и не стоит, наверное, запоминать, потому что, если носить, так много уже написано, что если носить в голове все, что написал, то уже и нового не напишешь. Так что лучше написать и забыть.

Вот стихотворение, написанное сравнительно недавно, оно называется «Засветло»:

Когда ты засветло бываешь в потемках дома моего,

И все как будто обещаешь, не обещая ничего,

И бормоча, какое счастье вдруг после черной полосы,

Расстегиваешь на запястье соскальзывающие часы.

Я, как ныряльщик неразумный, поспешно убеждаюсь в том,

Что беспокоит вихрь бесшумный, шиповник белый за окном,

И не страшусь колоть щетиной  твое раздетое плечо

И мне от нежности звериной, как молодому горячо.

Проникновенные строки.

Спасибо.