Вениамин Смехов

«НЕ НАЗЫВАЙТЕ МЕНЯ ПИСАТЕЛЕМ — ЭТО НЕ СКРОМНО»

 

2007

 

Вениамин Смехов — актер, чье имя навсегда связано с Театром на Таганке, с Высоцким, Любимовым, с фильмом «Три мушкетера»… Но многие помнят и повести Смехова, которые публиковались в журналах 80-х годов..

 

Вениамин Борисович, для меня вы прежде всего писатель, а даже не актер. Что значит литература в вашей жизни?

Начнем ответ с того, что вы Саша, комплиментщик. Сказать мне, что я писатель это значит ниспровергнуть все мои идеалы. Я когда-то любил фразу Шварца, который говорил: «Не называйте меня писателем — это нескромно. Я — литератор». Литература — то прежде всего то, что нас воспитало, это то, что мы доверили друг другу самые лучшие книги. И я думаю, что следующее поколение, я сужу по своему внуку, которого вы тут видели, он уже заканчивает МГУ, эти головастые ребята—и мальчики и девочки — слава богу, что они тоже есть. Кто-то мечтает, чтобы было 20 % культурных людей в России, я считаю, что если их 3%, то уже не так плохо.

Недавно опубликована ваша новая вещь «Таганка, Любимова Таганка».

Есть такая цыганская песня «Таганка, Любимова Таганка…» Это одна из частей моих воспоминаний о театре. Я пишу о многих, например, о знаменитом театральном художнике Давиде Боровском, которого очень люблю. Именно тандем Любимова с Боровским дали тот эффект, который в истории мирового театра называется Театр на Таганке. Он придумал занавес в «Гамлете», часы в «Мастере и Маргарите». С Боровским работать было всегда комфортно. А с Любимовым бывало и так, и эдак, потому что он как любой большой режиссер диктатор, они все диктаторы, это свойство профессии. Театр — это синтез и он управлял этим соединением. И делал это замечательно.

Книга «Убегающее пространство Давида Боровского» о вашем близком друге…

Это был необычайный человек, который в отличие от большинства необычайных людей — ужасно любил говорить о других. Ему мало было интересно, когда его хвалили. Его любили люди кино, искусства, спорта – он обожал футбол. Однажды он со мной не разговаривал целый месяц — он не любил экспрессии моей комплиментарности и моей сентиментальности. Когда у нас были очень трудные отношения с Любимовым и очень многое нас обижало, я тогда написал статью – «Портрет Любимова», и вот тогда Боровский и Леня Филатов мне сделали замечание в том смысле, что перестань на десять капель дегтя выливать бочку меда. А я это делал искренне, тем более, что когда проходит время, то понимаешь, что все «тени» на портретах великих людей — назовем подряд: Иосиф Бродский, Давид Самойлов, Ефремов и дай Бог здоровья Юрию Любимову и нашему с вами дорогому поэту Александру Межирову, отсеется именно тенями. Но как только этих людей нет – эти тени уходят, остается только свет. Мы не вправе распоряжаться божественным имуществом. Это касается и Боровского. Он был необыкновенным мастером. И книжка эта необыкновенная называется «Убегающее пространство»…

Что в театре зависит от театрального художника?

Существует тонкая грань между любительством и профессионализмом в театре. Тандем Любимова с Боровским дал именно тот эффект, который в истории мирового театра называется Театр на Таганке. С Боровским работать было только комфортно. А с Любимовым бывало и так, и эдак, потому что он как любой большой режиссер диктатор, они все диктаторы, это свойство профессии. Когда я актер – я исполнитель и я молчу, когда мне режиссер говорит. Я делаю, как он говорит, даже если я считаю, что он неправ. Любимов не был слишком большим диктатором. Это оригинальный язык театра – когда все вместе, театр – это синтез и Любимов мастерски управлял этим соединением. Когда делали «Мастер и Маргарита» – это было в охотку всем, все помогали ему, а он помогал нам соединять. А потом полученное «железно» закреплялось. А вот то, что касается переноса книжного языка на сцену, то тут для Любимова и для всех настоящих режиссеров главной опорой становится именно художник. Именно с ним сочиняется стиль, сочиняется образ спектакля. Самые известные в мировой театральной антологии образы – это занавес в «Гамлете», который все сметает, крутит, он очень технически сложно организован, но это потрясающий образ, очень минималистский и в то время очень универсальный. Или в моем спектакле, где я был автором сценария и исполнителем главной роли, это был замечательный спектакль Юрия Любимова и Боровского – «Час пик», там были часы, которые потом Любимов и Боровский установили в «Мастере и Маргарите». Это часы, которые были всем – они были идеей Боровского. Он гений формы.

Как вы считаете, Высоцкий мог бы быть режиссером?

Ему очень хотелось быть режиссером. Ему вообще хотелось пробовать все. Это нормально для созидательного духа. Но он последнее время писал стихи дома вне гитары. Просто как стихи. Это потрясающие произведения. Но он писал и сценарии. Кстати, в спектакле «Час пик» Любимов назначил его ассистентом режиссера.

Каким он был в этом процессе?

Он работал всего один день. Пришел, объяснил «комплекс горбуна»… Я думаю, что Таганка давала этот соблазн, эту провокацию для людей, умеющих влиять на других. Это другая профессия — сочинить всё, а потом внедрять это на сцене. Перед тем, как выйти к актерам, ты должен все сыграть, но перед этим ты должен пропитать свою фантазию плотью театра вместе с художником, балетмейстером, музыкой, композитором и т.д.

Вы сейчас увлеклись литературными записями…

У людей нет времени, а Москва специально придумала пробки, чтобы люди могли слушать книги. Может быть — никто ведь этого точно не знает? — это Лужков, который очень книжный человек, переживает, что люди не читают книги, и попросил какого-нибудь гаишника, чтобы тот остановил движение в Москве. И вот уже три года люди в пробках слушают «Мастера и Маргариту», которую я начинал и сыграл. Только что вышел Хемингуэй «По ком звонит колокол», по-моему, это часов на восемнадцать — по Москве это примерно три пробки, «Колымские рассказы». Это все начитано в студии «Книга вслух». Еще Маяковский — мой любимый поэт. И тут же о Лиле Брик с которой я имел честь быть знакомым.

«Новое о Маяковском» — у этого издания необычная судьба.

Это документально-хроникальная книга писем Владимира Маяковского. Там есть совершенно изумительные, лирические письма к Лиле Брик, которую Пабло Неруда называл музой русского авангарда, она — необыкновенная женщина, которой посчастливилось быть самой собой и прожить жизнь так, как она хотела. За что всю жизнь и после смерти ее сопровождают сплетни, слухи и всякое очернение. Эта книга была изъята.

Но она у вас с автографом Лили Брик?

Эта книга была мне нужна, когда я готовил сценарий по заказу Любимова в 1966 году. В свое время Лиля Брик подарила ее Веронике Полонской. Потом она досталась мне.

Вы любите Маяковского и хорошо знали Лилю Брик. Как вам кажется, кто был интереснее, как человек — Лиля Брик или Маяковский?

Вы наверное догадываетесь, что сказал бы Маяковский? Если он любой своей пассии—во Франции, в Мексике, в Америке, в Сибири—где угодно, как только у него появлялся роман, первое о ком рассказывал девушке — о Лиле Брик. Поэтому на нее так и набрасывается жестокая человеческая зависть, ревность.

А вам она нравилась?

Она была замечательная.

Какой она была: едкой, сладкой, говорила ли гадости, колкости или говорила комплименты?

Саша, остановитесь. Я не могу сказать ничего плохо, потому что это женщина — как произведение искусства. Вот она такая. И поэтому ее объяснить очень трудно, как трудно объяснить гения. Она женщина-гений, поэтому она допускает любое толкование.

Вы опять играете в кино Атоса и возвращаетесь в те годы, в которые нельзя вернуться заново. Получается что-то?

Не знаю, получилось быть вполне безрассудными и веселыми. Получилась… извините, я скажу немодное сейчас слово, получилась дружба. Фильм называется «Возвращение мушкетеров», это когда мушкетеры оказываются на том свете и благодаря всяким чудесам, которых в жизни больше чем в книгах, возвращаются на пару дней, чтобы поддержать своих детишек. А детишки оказываются такими же сумасшедшими как и их родители, и они тоже борются за эту ужасную королеву. Она бы была совсем ужасная, если бы ее не играла великая, любимая и прекрасная Алиса Бруновна Фрейндлих.

Еще одна книга, о которой мы должны сказать хотя бы очень коротко. Потому что, на мой взгляд, она очень любопытная.

Сотни актеров, в том числе ваших и наших любимых при звуке имени Анатолия Мукасея, что называется, выстраиваются. Это восторг. Один из лучших наших операторов, таких как Рерберг или Лебешев. Это Анатолий Мукасей. Это книжка потрясающе сделанная рассказывает о двух разведчиках, которые оказываются еще и его родителями.

А разведчики где? В какой стране шпионили?

Я не открою вам тайны. Для этого надо читать книжку. Как Эрдман говорил: почему-то когда говорят об иностранных — то называют шпионами, а про наших — герой-разведчик. Вот они — герои-разведчики. И мама и папа Анатолия Мукасея. Замечательная книга. Называется «Зефир и Эльза — разведчики-нелегалы».

 

8 декабря 2007