Ираклий Квирикадзе

«ПАРАНДЖА ДАЕТ СВОБОДУ»

 

2004

 

Один из самых популярных отечественных сценаристов Ираклий Квирикадзе по профессии—режиссер, по призванию—рассказчик, по мечте, еще не реализованной до кона—писатель.

 

Ираклий, тебя называют самым успешным российским сценаристом. Что такое сценарий? Это — проза, литература или это другой вид творчества?

Я не знаю, насколько я знаменит, я думаю, что это чересчур. Я считаю себя графоманом. Я не считаю себя таким абсолютным профессионалом-сценаристом. Я не кончал сценарных курсов. Я учился во ВГИКе и окончил режиссерскую мастерскую у Григория Наумовича Чухрая. И я начал с того, что я снимал фильмы. Сперва это были короткометражки, это была пора известных грузинских короткометражек, теперь они канули в историю, а в свое время в 70-х годах друг за другом очень шумно они выходили – веселые, остроумные, смешные, многие их помнят до сих. И я был одним из тех, кто участвовал в создании этих короткометражек. Потом я стал снимать фильмы полнометражные. Вначале все шло замечательно. Но потом я снял фильм «Пловец» после которого началась дикая война, меня били как будто я закинул какую-то гадюку в «Госкино». И вышел приказ, я не помню кто его подписывал, кто-то из высоких начальников, чтобы Ираклия Квиликадзе отстранить от режиссуры. И я думаю чем бы мне заняться, у меня семья, дети… Грузия, все замечательно, можно бесконечно пить, бесконечно произносить тосты, но все равно нужно что-то делать из-за того, что мне запретили быть режиссером.

И я вспомнил, что у меня в голове крутится несметное количество историй, что я когда-то их записывал. Записывал в записные книжки, рассказывал друзьям, истории эти пользовались успехом, смеялись во всяком случае. И вот с такой игры я перешел в серьезное дело, которое называется сценарным мастерством.

Твой фильм «Пловец», который ты только что упомянул, из-за чего, собственно говоря, его запрещали?

Это просто смешно, когда кто-то сейчас смотрит эту картину то не может понять, что-то же там было такое не принимаемое, из-за чего один из хозяев Госкино сказал, что этот фильм надо сжечь, как бы устроить такую инквизицию аутодафе. Это абсолютно простой сюжет, история трех поколений. В первом поколении пловец мечтал переплыть ту же дистанцию, как и англичане в свое время переплыли Ла-Манш и это было сенсацией века. Он сказал, что переплывет два Ла-Манша, потому что он грузин. И он бросился в воду и проплыл то расстояние, которое в итоге сложило два Ла-Манша, он проплыл от Батуми до Поти. Этому человеку не поверили и он очень плохо кончил жизнь. Его сын, вынашивая обиду за отца, поплыл сам. И с ним тоже произошла какая-то история. А третье поколение, поколение современников когда я делал эту картину оно уже не могло плыть, оно уже разжирело, стало неподвижным. Может быть это была опасная метафора, но так или иначе фильм запретили. Эту историю я услышал в батумских кофейнях, где сидят старики, которые рассказывают потрясающие истории.

Мне вообще кажется, что профессия сценариста, как и профессия писателя – это иметь большие уши, такие локаторы и ловить истории, которых миллионы. Они в жизни, в воздухе, за соседним столиком, в совершенно неожиданном месте можно такую историю поймать.

Расскажи эту историю, как одна старушка не могла приехать на похороны своего дяди.

Мне рассказал ее одни пограничник, когда я снимал фильм «Пловец». Мы снимали фильм на самой границе. Нам нужны были быки, мы их опустили в воду и по Черному морю плыли быки. Это такой почти что библейский сюжет. Быков этих мы нашли в маленькой деревушке на самой границе. Сейчас граница с Турцией открыта, а в то время это была более чем запретная зона. И пограничник, который каким-то образом патронировал нас и он рассказал удивительные истории и одна из них вот эта самая история.

Маленький ручей разделял деревушку на две части – с одной стороны Грузия и великая страна советов, а с другой стороны Турция. Там такой конгломерат кровей – турки, грузины… И живут они по одну и по другую сторону и ручей их разделяет. Между ними общение запрещено, десятилетиями родственники не могли общаться друг с другом, им нельзя было разговаривать и люди придумали песнопения – передавать информацию через пение. Например, на одной стороне у кого-то родился ребенок и чтобы сказать на другой стороне родственники, то во время застолья все вставали и хором пели: «У нашего Авессалома родилась девочка…» С другой стороны спрашивают таким же пением: «Сколько она весит и как ее назвали?» И вот таким образом они передавали информацию. А пограничники думали: почему поют на этой стороне, поют на той стороне. А это была передача информации.

И вот та история, которую вы вспомнили, это когда на нашей, советской, стороне умер старый человек, далеко за восемьдесят. И единственно кто у него остался из родственников это была старуха в Турции. А существует такая старая древняя традиция – поцеловать твоего близкого покойного и отпустить его в тот мир. И старуха хотела задрав подал, буквально перебежать этот ручей. Ей, естественно, запретили. Хотя пограничники прекрасно понимали, в чем дело. И тогда она прокричала, что пока она не появится на той стороне и не поцелует покойника не надо его хоронить. Она поехала в Стамбул, там нашла какого-то родственника, уговорила его дать визу, но это были 50-е годы, когда Турция еще не была в дипломатических отношениях с Советским Союзом. И ей пришлось уехать в Рим. Из Рима она полетала в Вену. Из Вены она долетела до Москвы. Из Москвы – в Тбилиси. Из Тбилиси на поезде в Батум, оттуда на каком-то маленьком автобусе в эту деревню. В общем эта старушка за три-четыре дня сделала чуть ли не половину магелланова путешествия кругосветного по миру. Пришла, свершила то что она жаждала – поцеловала покойника. И пограничник ее пожалел, она должна была сделать обратно такой же путь. А ей нужно было буквально перейти ручей, подняться на пригорок и она у себя дома. И он ее отпустил. И старушка подняла юбку, своими тоненькими ножками перешла этот ручей и оказала у себя дома, в Турции. А пограничнику после этого крепко досталось.

Попал под статью?

Да, попал под статью. Вряд ли его расстреляли, но пора была строгая. Вот эта история, она нигде не написана, она просто услышана мною. В моих записных книжках она существует как на гора готовая быть и превратиться в сценарий.

Ираклий, все-таки так получилось, что ты, как та старушка – объехал полмира, жил долго в Лос-Анджелесе, сейчас живешь в Германии, живешь в Москве. И во всех странах идут фильмы поставленные по твоим сценариям. Ты не сказал о своих каких-то литературных вкусах. Мы находимся в твоей мастерской, где огромное количество разнообразных книг, просто книжная свалка, можно сказать. И среди них те книги, которые находятся у тебя непосредственно в работе. Представь некоторые из них, которые лежат у тебя на столе. Вот я вижу у тебя книгу «Элементарные частицы» Мишеля Уэльбека.

Это то, что крайне важно знать сегодняшнему человеку. Замечательная книга. Вот еще моя чрезвычайно любимая книга, любимый писатель Чарльз Буковский. Я его читаю без устали. Я его могу читать с любой страницы начать его читать и так упиваюсь его языком, с одной стороны невероятной грубостью, а с другой стороны такой потрясающей нежностью по отношению к людям. Я даже у него кое-что ворую.

Памук. Вот он получил Нобелевскую премию за книгу о Стамбуле. Ты читал эту книгу?

Да, конечно. Я мечтаю и тут в этом смысле слово «воровать» не подходит, я мечтаю также написать о Тбилиси. Я знаю миллион историй о моем городе. Он так замечательно описал Стамбул, его Стамбул. И то же самое я могу написать о Тбилиси. Может быть поэтому я бросил режиссуру. У меня такое количество демонов или бесов, которые просятся наружу. Все говорят: давай, пиши про меня, пиши эту историю, пиши ту историю. И вот какая-то такая толпа вот этих таких существ распирают всего меня. Это как наркомания, я пишу бесконечно – историю за историей. Вот очень хорошо бы все это оформить. И этот замечательный писатель вдохновил меня на то, чтобы я написал книгу о своем городе – о Тбилиси.

Реальная история, которая произошла в твоем детстве, легла в основу фильма «Лунный папа». Это история как один реальный папа бегал по всей Грузии и искал того, кто совершил с его дочерью насилие. История произошла в Грузии. Но ты ее перенес в Туркмению.

Я жил в Германии, ко мне пришел замечательный немецкий продюсер, много сделавший для Бахтияра Худойназарова, для меня. Забыл его имя, вспомню, скажу. Он сказал, что есть в Берлине прекрасный таджикский режиссер Бахтияр Худойназаров, который снял первую картину «Братан». Я не знал Бахтияра и картина мне безумно понравилась. И для него заказали сценарий. Вот этот немец Баулгарднер(?), который делал фильмы с Кустурицей, такой известный европейский арт-продюсер. Вот, например, «Андеграунд» это его картина. И вот этот Баулгарднер был восхищен картиной «Братан», он мне ее показал и мне тоже безумно понравилось. Мы познакомились с Бахтияром, с Бахтиком, как я его зову. Тогда он был совсем молод, полон энергии и сейчас он тоже молод и полон энергии, но только теперь он такой именитый и маститый. И вот они меня попросили какую-нибудь историю, главное, чтобы она не была дорогой, чтобы она снималась бы в какой-нибудь из южных провинций.

Я стал перебирать свои записные книжки, в голове у меня очень много историй, что-то я записываю, что-то оставляю в памяти. Но так или иначе была такая заданность, чтобы это была глухая провинция, чтобы было мало действующих лиц и чтобы была любовь. И я наткнулся на свою историю, очень мне дорогую, которая произошла в том провинциальном городке, где я провел какую-то часть своей жизни.

У нас по соседству была девушка, на которую все обращали внимание, ей было лет 15-16, но она уже так потрясающе расцвела, что все мальчишки и все взрослые мужчины не могли спокойно глядеть на нее. И это понимал папа, а папа у нее был милиционер. Поэтому он буквально ходил за своей дочерью по пятам. А запереть ее в золотой клетке он ее не мог. Вот девочка идет в кино и он за ней, она смотрит фильм, который папу не интересует, папа дежурит, кино закончится, они проводит ее домой. А однажды он ее упустил. Приезжали халтурные актеры из таких небольших провинциальных театров на такие небольшие заработки, ставили отрывки из спектаклей, из Шекспира… А девочка мечтала об актерах, фотографии собирала. И папа в то время где-то пил с друзьями, не рассчитал время и девочка ушла одна. Прошла через овраг, у нас там есть такой Волчий овраг, кто-то за ней последовал, очень красиво завел с ней разговор, назвался актером. И что-то такое произошло, что девочка сама и не поняла. Но, так или иначе, через какое-то время у нее стал расти живот. Что-то она смекнула, надо сказать папе… И вот папа заметил, что живот растет. Он чуть не задушил ее. Потом стал спрашивать кто. Девочка созналась, что вот такое случилось. Папа посадил ее на мотоцикл и они девять месяцев разъезжали по всем провинциальным театрам. Происходило это так, он сам об этом рассказывал, они приходили на спектакль, садились в первом ряду и папа спрашивал: «Он?» Актер загримирован, играет Отелло, в черном… Она говорит: «По-моему, что-то похоже…» Папа вспрыгивал на сцену с револьвером. Отелло в это время душит Дездемону, на него набрасывается папа и душит Отелло. Там совершенно дикие происходили истории, в которых прекрасно сочетаются комедия и трагедия.

Но ведь это грузинская история, она должна была бы стать частью твоей книги о Грузии. Ты ее не просто подарил другому режиссеру, ты подарил ее другому народу. То есть ты свою книгу о Тбилиси разбазариваешь.

Ну, это провинциальная история, не тбилисская. Она очень универсальная, она очень южная. И ты посмотри, с какой легкостью я перенес в Среднюю Азию,  Таджикистан, где я практически не был никогда. Мне кажется, что это как сообщающиеся сосуды вот такого южного мира, такого южного темперамента, южных страстей. Вряд ли в Швеции могла произойти такая история. Но то, что она могла произойти в Италии, в Греции или в Таджикистане. Я просто взял имена и фамилии таджикские, узнал, что это женское, а это мужское… Я постоянно вожу с собой справочник Союза кинематографистов СССР, и там по республикам фамилии действующих членов Союза кинематографистов. Я смотрю, и если мне нравится по звучанию имя, я соединяю его с фамилией другой, чтобы это не был реальный человек. Для меня это драгоценная книга и я все время вожу ее с собой.

Приходится писать сценарии не только для Грузии. Сейчас я совсем мало пишу для Грузии, вообще не пишу. Я пишу российские истории, я пишу для Запада, для французов. Сейчас Нана Джорджадзе  фильм, какая-то продукция восьми стран, и там персонажи… Я сознался, что «Лунный папа» это грузинская история и она легко легла на таджикский мир. Так и вот то, что я делаю сейчас, я опять окунаюсь в кладезь моей грузинской истории и адаптирую куда угодно.

Если вспомнить твое детство, то я знаю, что Пушкин оказал на тебя огромное влияние. И история эта известна – с томом Пушкина. Но какие книги русской литературы оказали на тебя влияние?

У меня была русская бабушка – Екатерина Григорьевна. Это такая долгая история… Мой дед в Баку был рыбопромышленником богатым, у него была русская машинистка, очень красивая – Екатерина Григорьевна. Мой дедушка на ней женился и она как большая мама огромной семьи Миндадзе, фамилия моего деда Миндадзе по тбилисской линии, она воспитала такое огромное количество детей и сама стала грузинкой. Она была такая гранд-бабушка.

Если она всю семью воспитывала, то сколько у тебя братьев и сестер?

Не только дедушкины братья и сестры, она всех воспитала, выдала замуж или женила. Это была такая бабушка, что я этой бабушкой даже на бокс ходил. Она однажды побила того, кто нокаутировал меня. Прямо на ринге. Это была совершенно сумасшедшая бабушка.

А у нас был сосед – вор-карманник. Он ее очень уважал и однажды он ей сказал: «Екатерина Григорьевна, можно я вам подарок сделаю?» и подарил ей Орден Ленина. Бабушка не знала, что с ним делать и когда меня в очередной раз из школы изгоняли, то бабушка нацепила этот Орден Ленина и пошла в школу. Пришла к директору школы, размахивала кулаками и в то же время бряцала этим орденом и меня оставили. И с тех пор ей это понравилось и она все время носила этот орден на таком мужском черном пиджаке, на лацкане. У меня даже есть фотография моей любимой бабушки. И при этом она была ужасно нежной женщиной. Меня нокаутировали в то время, как должен был гонг раздастся… Я ходил в «Трудовые резервы»… И в момент, когда раздался гонг я оказался на полу. Бабушка выскочила на ринг, оттолкнула тетку, которая залезла сквозь канаты ринга, и как врезала судье… Я валялся в нокауте, судья валялся в нокауте, и тот кто меня отправил в нокаут тоже валялся. Так что это можно было вносить в книгу рекордов Гиннеса чем закончился поединок – судья и два – из красного угла ринга и из синего угла ринга все валялись одновременно.

Вот такая была бабушка. И в то же время она потрясающе знала русскую литературу. Пушкина – сперва сказки, потом я с ней прожил всего Пушкина. Гоголь… и вся русская литература. Мне  ее читала, меня толкала, наталкивала моя любимая бабушка.

Я помню одну смешную историю, когда тебе на день рождения дарили одну и ту же книгу. Тебе было то ли семь, то ли десять лет.

Это была пора, когда новые, особенно академические издания выходили в городе и люди их закупали. Получилось так, что на день рождения, когда родственники, знакомые, которые должны были прийти ходили по городу и все покупали одно и то же. И я получил семнадцать книг – семнадцать штук «Мертвых душ», хорошо оформленных, с иллюстрациями. Кто бы ни пришел – раскрываю подарочный пакет – «Мертвые души»…

Если вспомнить библиотеку твоего детства и те библиотеки, которые были на протяжении всей твоей жизни. Я так понимаю, что они друг от друга разнились. Детская библиотека, грузинская, потом в Америку, когда ты уехал, там была своя библиотека. Но какой-то принцип отбора книг был?

Я – любопытствующий, мне всегда нравится глядеть на книжные полки. Я вот сейчас хожу по книжным магазинам – это какой-то ужас для меня. Я беру с себя слово, что я больше ничего не буду покупать, потому что невозможно, нет времени читать, но меня так тянет. Я не знаю от чего это. Я какой-то книгоман, даже не читающий, а принюхивающийся, разглядывающий. Я последнее время читаю только одни аннотации. Здесь моя мастерская, а там так просто завалено книгами до потолка. Сейчас зайти в книжный магазин – это для меня самоубийство.

Я читал книги те, которые я думаю, читали все. Иногда я что-то воровал в публичной библиотеке. Под рубашку прятал и я даже помню, как мы с моим другом носили плащ, потому что мы очень хотели «Улисса» унести. Внутри плаща был пришит такой карман, куда мы его положили. Кто-то сказал, может быть Ленин, что книжный вор это не вор. Какая-то фраза такая была.

Когда ты приехал в Америку, ты писал все те же сценарии. И все люди вокруг тебя в Лос-Анджелесе писали сценарии. Это уже казалось не профессией, а какой-то болезнью.

Лос-Анджелес это особый город, это особый мир и там все бредят написанием сценариев, потому что миф, а может быть и не миф, а реальность, что можно 50-60 страниц текста написать от руки, отнести в какую-нибудь голливудскую компанию и за это получить три миллиона. Такое бывает. Тот, кто написал «Основной инстинкт», где играла Шарон Стоун получил три миллиона. Вот это замутило голову абсолютно всем. Куда ты ни приходишь все пишут сценарии. Официант с тобой разговаривает, узнает что ты сценарист и говорит: да, я тоже написал сценарий. У меня перегорел свет, приходит электрик, узнает, что я сценарист и говорит, что тоже пишет сценарий. Кто угодно пишет сценарии, весь Лос-Анджелес. Я часто писал не дома, приходил в кафе, на берег Тихого океана, в районе Санта-Моники. Это кафе знаменито тем, что там все пишут. В этом кафе можно лежать, можно сидеть сутками и там люди начинают и заканчивают тем, что люди написали сценарий. Напротив меня сидел такой невероятно грустный, толстый человек у которого на плече сидел попугай. И он что-то такое писал и несколько раз он мне давал читать и я думал: несчастный, другим бы делом ему заняться. И вдруг он исчез. Я даже стал скучать, потому что он был так живописен с этим попугаем. Мне сказали, что он продал сценарий, через несколько дней он появился с ящиком шампанского, угощал всех. Выяснилось, что он продал сценарий, который потом стал знаменитым фильмом «Газонокосильщик». А когда он мне читал какие-то отрывки, я думал: какое убожество, несчастный, зачем он чушь такую пишет. Если я за свои сценарии, каким-то образом проданные получал 20-50 тысяч. А он продал сценарий «Газонокосильщика» за 700 тысяч.

Это в Америке сценаристы так хорошо зарабатывают, я подозреваю, что у нас гораздо меньше. Но вот у тебя в книжном шкафу целая полка твоих сценариев. Если исходить из того, что они стоят приличные суммы, то это солидный капитал. Я прошу тебя представить нам эти твои сценарии.

Во всяком случае, как мне кажется, что это самое ценное. Насколько они ценные, я не знаю. Все-таки это не Америка. Здесь десятилетия моего графоманства. Здесь соседствуют всевозможные сценарии, и те, которые поставлены и те, которые ждут своей очереди. И те, которые может быть, никогда не будут поставлены, но я их в своей голове снял, потому что каждый из нас на своих плечах носит маленький кинозал. Когда я пишу, то я, естественно, прокручиваю то, что я пишу. Я не только сочиняю, но и все время стараюсь видеть и для меня сценарий, это уже отснятый фильм. Вот здесь неосуществленный «Грибоедов», который с Никитой Михалковым и Сашей Адабашьяном мы когда-то писали. Удивительно совершенно сценарий и он остался у меня как знак очень хорошего времени, когда мы были молоды и писали о великом Грибоедове.

А вот здесь у тебя лежит много книг о Маяковском и Лиле Брик… А сценарий о Брик он уже там стоит?

Нет, его там нет. Я не вижу этой книги, но здесь другая книга. Тут тоже сборник сценариев и рассказов «1001 рецепт влюбленного кулинара». Это фильм, снятый Наной Джорджадзе, это такая международная продукция.

Я поясню, что Нана Джорджадзе — это жена Квирикадзе. Такая супружеская пара – режиссер и сценарист.

Жена и еще известный режиссер. Она сейчас больше известна в Европе, потому что она за свои фильмы получила и в Каннах «Золотую камеру» за лучший дебют года. Это первый раз советский режиссер, потому что тогда была пора советская, получил эту очень престижную каннскую премию. После этого она сняла этот фильм «1001 рецепт влюбленного кулинара» тоже по моему сценарию, с Пьером Ришаром в главной роли, где картина была номинирована на многие премии.

История, которая легла в основу фильма «1001 рецепт…» – это история фактически из твоего детства.

В мировом прокате он называется «Влюбленный кулинар». Я знал историю, как один грузинский повар, который организовал ресторан и потом наступила революция и его прогнали. Он жил на чердаке дома, где внизу было его детище – его любимый ресторан. И он чувствуя, какие оттуда идут ужасные запахи, как испортилась кухня и стал общепит он старый, с трудом передвигающийся человек, по бельевой веревке опускал рецепты и очень красивым текстом предлагал тамошнему повару: «Мой дорогой друг! Если ты готовишь чахохбили, то пожалуйста…» и называл такие рецепты и по бельевой веревке спускал вниз. Эти бумажки собирал какой-то поваренок, который не относился серьезно к тому чудаку, который там, в заточении на чердаке каким-то образом существует всеми забытый, который был в свое время очень знаменитым.  У него был ресторан, куда съезжались гурманы со всего мира. Черчилль даже посещал этот ресторан. Невероятно знаменитые люди, гурманы эпохи собирались в этом ресторане. И вот так ужасно он закончил свою жизнь.

Но в этой истории тоже есть своя какая-то завершенность. Это мальчик, этот поваренок, который собирал эти рецепты, спущенные по бельевой веревке в 30-х годах издал книжку с рецептами, я не помню, как она называлась.

Имея эту историю в своих записных книжках, когда французы попросили меня написать сценарий для Наны Джорджадзе что-то связанное с грузинской кулинарией. Я подумал, как же мне это связать. И подумал, а что же мешает мне сделать этого повара французом. Я начал с того, что в экспозиции этого фильма вот этот француз, разъезжая по всему миру посещает кулинарно знаменитые Индию, Японию и вот каким-то образом попадает в Грузию, ничего о ней не зная. И так влюбляется в грузинскую кухню, в грузинскую кулинарию, во все эти совершенно потрясающие блюда до этого ему неизвестные, что он остался в Грузии и устроил свой ресторан, а дальше революция, его изгнали, он на чердаке. И вот таким образом появился Пьер Ришар. Как ни странно, история легко трансформируется.

Еще один фильм, который я вспомнил и который ставится в Америке по твоему сценарию – это фильм, посвященный русской императрице.

Да, я ничего не переиначивал, потому что русская императрица есть русская императрица. Это история о Екатерине Первой, жене Петра. Можно сказать, что это скорее всего история Золушки. Все знают, что она была крестьянкой, она была служанкой пастора, она в войсках как бы подобрать слово… любила многих солдат. Потом ее приметил Меньшиков и она так шла из рук в руки и в итоге ее обнял, полюбил и сделал из нее богиню Петр Первый.

Об этом столько написано романов, поставлено фильмов. Что нового ты, грузин, Ираклий Квирикадзе, приносишь в ее историю?

Я очень много прочел о ее жизни и придумал немного свое как бы в рамках реальных фактов. Студия, которая предполагает снимать этот фильм очень долго тянет, фильм очень дорогой,  бюджет стал примерно 20 млн. долларов и Агнешка Холанд – известный режиссер из Польши, это теперь международный режиссер, который работает в Голливуде, мечтает снять этот фильм, потому что по крови Екатерина, то бишь Марта Скавронская, была полькой, ну, во всяком случае принято так считать, что она полька. Это действительно история Золушки, которая стала не просто принцессой, а стала императрицей, первой русской императрицей. После смерти Петра ее избрали и она взошла на русский трон, была первой императрицей, после которой пошла череда русских императриц. Совершенно фантастическое существо. Действительно, фактов много известных, но можно обнаружить и совершенно неизвестные вещи. Но для себя, как модель, я взял «Укрощение строптивой» Шекспира. Когда и он – огромный человек Петр Первый, и она огромная – в смысле масштабов личности вступают в битву друг с другом. Они не уступали друг другу. Это была совершенно удивительная страсть, эта история страстей, укрощения, когда мужчина укрощает женщину, а женщина мужчину и как они сливаются. Петр ее безумно любил, при этом он знал, что она крестьянка, Петр знал все ее прошлое. И женщина низкий кровей стала тем единственным человеком, он безумно ее любил.

Вот эта история любви, история укрощения душ, плюс – минус, электричество, полное сумасшествие и невероятное доверие друг к другу – вот это и есть история русской императрицы Екатерины Первой. На Западе о ней мало что знают, поэтому я всегда делаю поправку – Екатерина Первая, жена Петра. Во всяком случае, этот проект, как говорится, очень «дымит», стоит на рельсах и вот-вот может быть стронется.

И последний вопрос. Я бы хотел тебя спросить не о сценариях, не о книгах, а еще об одном странном объекте литературного грузинского творчества – о тостах. Я был свидетелем некоторых твоих тостов. Как они сочиняются? Ведь это совсем иной принцип организации пожеланий. Есть какой-то секрет?

Не знаю. Это может быть врожденное. Я когда что-то начинаю говорить, если я в ударе, если у меня хорошее настроение и если я люблю людей застолья то откуда-то выплывают совершенно удивительные слова. Некая поэзия, грузинское застолье к этому располагает. Есть даже такое понятие – шаири – это такие краткие стихи, которые люди импровизированно посвящают друг другу и хороший тамада он обладает таким хорошим импровизационным  даром.

Вообще хороший тамада – это потрясающая профессия, была во всяком случае в старые, добрые времена, когда знаменитый тамада, о нем шла слава по всей Грузии, были короли этого дела, были профессионалы этого дела и например, заполучить хорошего тамаду на свадьбу это не полдела, а это все. очень часто было так, что предполагалась свадьба в мае месяце. Жених и невеста жаждут друг друга, они думает лишь о том, как бы упасть в объятья. Но, когда выясняется, что родители устраивают большую свадьбу и конечно на большой свадьбе должен быть большой тамада и идут к этому тамаде с тем, чтобы его зазвать на свадьбу, он извиняется и смотрит в свой дневник и свадьба переносится до октября-ноября, только потому, что тамада не свободен. И бедный жених и невеста в трепете, в ожидании когда осуществится их мечта, но… хорошего тамаду надо ждать.

Скажи маленький, короткий тост на грузинском.

Вот мой дедушка всегда говорил так: «За мир во всем мире!» И это мне казалось такой банальностью. За каждым застольем моего деда, а он очень часто был тамадой произносилось вот это «За мир во всем мире!» Тогда мечталось о чем-то другом, о каких-то свободах. Мне казалось, что это очень политизированный тост. В наше время этот тост стал очень актуальным. (Говорит по-грузински.) я чуть-чуть расширил этот тост, чтобы мир был в наших домах, мир был на наших землях и мир был бы в мире.

Я знаю, что ты любишь латиноамериканскую литературу. И среди книг у тебя на столе лежит и Борхес, и Маркес и какие-то другие авторы. Почему именно Маркес?

«Сто лет одиночества» – великая книга. Я, кстати, вспомнил одну историю, я ее люблю. Я снимал фильм в Казахстане, если не ошибаюсь, это было начало 80-х годов. Я снимаю от Алма-Аты на расстоянии шестисот километров, за озером Балхаш маленькая пастушья деревушка. Бесконечные ветра, пыль. Когда ты просыпаешься у тебя во рту такое ощущение, что ты проглотил полпустыни. Тяжелейшие условия и я думаю, что меня сюда закинуло. И самое главное – нечего читать. Там такой странный мир, пастушьи дома домами не назовешь, такие мазанки. Света нет, хотя во всех этих странных глиняных зданиях стоит телевизор. У каждого. В богатом доме цветной телевизор – Сони или Панасоник, у бедных пастухов какие-то простенькие телевизоры, которые никогда не включаются, но это знак и когда тебя приглашают в дом, тебе обязательно показывают, какой у него телевизор. Совершенно удивительный мир и не существует книг. Я же не буду бесконечно читать свой собственный сценарий. У нас всегда под рукой книги, газеты, пресса, журналы, гламур – все что угодно. А когда ты от этого оторван и оказываешься на необитаемом острове, как Робинзон Крузо, то у тебя начинается какая-то психологическая тряска – ты хочешь что-то читать. Я ходил на почту, где можно было посылать телеграммы, но на эту почту никакие газеты не приходили. Там ничего не было – пустыня информации. И вдруг я обнаружил маленькую дверь на почте, где было написано русскими буквами «Библиотека». И на ней висит амбарный замок. Я спрашиваю, как ее открыть. Мне говорят, что библиотекарь тоже пастух и ушел на пастбище и вернется через месяц-полтора. Я спрашиваю, а можно я взломаю замок, чтобы проникнуть в библиотеку, в щелку я вижу, стоят там книги. Нет, нельзя… Я вынашиваю мысль, как это ночью тайно сделать. В итоге в какой-то момент, когда я пришел на эту почту, смотрю дверь открыта. Я бросился к книжным полкам. Открываю книги и ничего не понимаю, вроде бы русский шрифт… и только потом я сообразил, что казахские книги тогда писались русскими буквами, а слова непонятны. Я начинаю искать, я разбрасываю эти книги, ничего не могу разобрать, хотя буквы русские и обнаруживаю полку на которой написано: классики марксизма-ленинизма. Кошмар! Но это хотя бы по-русски… Стоят тома Ленина, тома Брежнева, тома Энгельса, еще кого-то, потом серия Маркса – Маркс, Маркс, Маркс… смотрю и своим глазам не верю – Маркес. Вот это одна из тайн, которая мне до сих пор непонятна. Почему на полке классиков марксизма-ленинизма стоял том Маркеса. Я своим глазам не верю, вынимаю и действительно, читаю оглавление – «Сто лет одиночества», «Полковнику никто не пишет», все рассказы. Это такой большой солидный том… И тот, кто свозил эту библиотеку из большого города почему-то Маркеса принял за Маркса.

Я эту историю рассказал самому Маркесу. Я был в Мексике и два моих друга-режиссера, которые учились во ВГИКе они дружат с Маркесом. И как-то на одном из застолий меня представили Маркесу, я робко пожал ему руку… И как-то к вечеру я решился, очень боялся что история не прозвучит и я ее рассказал. Что с ним стало, как он хохотал. Там неделю шли какие-то литературные семинары и где бы я его ни видел, на другом конце коридора, он увидев меня, кричал: Я классик марксизма-ленинизма! Ему это очень понравилось. Вот, собственно, Маркес мне так и запомнился. Он мне потом книгу подарил… Но это все не важно, а главное история хорошо прозвучала – я рассказал про эту пустыню, рассказал про эту пастушью деревню и про то, как я на полке обнаружил книгу Маркеса.