Евгений Рейн

«МНЕ НУЖЕН ЛЕДОХОД НОВОГО ПУТИ»

 

2002

 

«Волшебным хором» называла Ахаматова четырех молодых поэтов, которые окружали ее в последние годы – Наймана, Бродского, Бобышева и Рейна. Они вошли в поэзию минуя эстрадную популярность и даже, можно сказать, вопреки ей. Первая книга Рейна «Имена мостов» вышла лишь в 1984 году, когда автору было далеко за сорок.

 

 

Сейчас многие говорят о новаторстве поэзии, о новаторстве Пастернака, в частности. А в чем это выражалось на ваш взгляд?

Он сделал в русской поэзии необходимый шаг следом за мировым развитием искусства. То, что уже было охвачено живописью, – импрессионизм; то, что уже проявилось в музыке – например, Скрябин. Пастернак все это внес в поэзию – ощущение эмоций, связи с природой, и вместе с тем изменил для этого сам стих: метафору, рифму. Его ритмы как бы захлебываются, как весенние дожди. Он, безусловно, один из самых значительных новаторов русской поэзии, на мой взгляд.

То есть получается, что поэзия развивается по двум параллельным направлениям, массовому и элитарному. Например, Велимир Хлебников, безусловно, для массового читателя менее интересен, чем Сергей Есенин?

Я согласен, но в самой поэзии нет четких границ разделения. Там Пастернак как-то связан с Хлебниковым, Хлебников связан с Мандельштамом. Конечно, существует публицистическая лирика. Некоторые стихи Маяковского, который при этом оставался великим поэтом, или стихи Демьяна Бедного, который великим поэтом не был, но был доступен массе и неплохо владел стихом. Внутри же самой сферы поэзии отношения, как мне кажется, иные. Хлебников породил обэриутов, футуристы ушли в Маяковского и оттуда в советскую агитку, уже мало, на мой взгляд, интересную. Так что до некоторой степени поэзия герметична, но, конечно, имеет выход на какого-то читателя. Вообще без читателя представить поэзию все-таки невозможно.

7-04reyn001

А как на Ваш взгляд развивалась поэзия середины и конца ХХ века? Мне кажется, что она сначала отталкивалась от поэзии Серебряного века, а потом пыталась найти уже свои формы воздействия на читателей.

Справедливо. Даже если судить по моему опыту. Я и мои ленинградские друзья были связаны с Серебряным веком. Когда-то Жирмунский написал знаменитую статью «Преодолевшие символизм», вот о нас можно было бы сказать, что мы – преодолевшие акмеизм. Но вместе с тем я видел и остатки футуризма, и каких-то последователей обэриутов. Там, в моем поколении, было человек 15 поэтов, которых я ценю, которые, безусловно, даровиты. Теперь-то мы все несколько отстали от поэзии, например… Пригова, Рубинштейна. Но я не жалею, мы были естественные поэты, мы стали на плечи тех, кто был нам ближе и дороже всего — Ахматова, Ходасевич, Мандельштам.

А почему вы считаете, что вы отстали от поэзии Пригова. И вообще, то что пишет Пригов – это поэзия ?

Это сугубо эксперимент, но все же Пригов числится по ведомству поэзии, и привлекает большое внимание критиков. Я совершенно на это не сетую. Мне вообще иногда кажется, что где-то, так сказать, за нами идет некая пограничная черта, после которой поэзия принимает другие формы, что-то такое кибернетическое, что-то крайне условное. Она уже не эмоциональна, и не передает душевный опыт, а скорее отражает игру каких-то мозговых извилин… но может быть это такой период, и он законен. Мы это узнаем только спустя какое-то время.

Один из терминов, который определяет постмодернизм – игра. Постмодернизм отсылает читателей к поэтам предшествующим, писателем предшествующим, или художникам предшествующих поколений. Может быть, просто время постмодернизма проходит?

Действительно, больше ничего ждать от постмодернизма. Нужна еще одна идея какая-та, или не одна. И она появится. Кто, например, мог бы во времена Голенищева-Кутузова, Льдова, Фофанова, понять, что еще год-два остается до символизма, до Брюсова и Бальмонта? Кто ожидал, что потом произойдет такой вот невероятный ледоход русской поэзии?

Вы ведет семинар в Литературном институте. Чувствуется ли по молодым юношам и девушкам, которые поступают в институт, что из них получится такой ледоход?

К сожалению, я на примере своего семинара такого «ледохода нового пути» не вижу. Это интеллигентные люди, иногда они пишут, я бы сказал, симпатичные стихи. Большинство из них эпигоны Бродского. Кто-то что-то себе выискивает в Серебряном веке, причем иногда довольно изысканно. Какая-то девочка подражает Гиппиус. Есть у меня молодой человек, который пишет а ля Ходасевич. Я пока не вижу этого нового потока, он будет обязательно, но в каких-то еще непредсказуемых формах, мне кажется.

56a75572178c71024x768

В свое время даже Державин писал стихи на случай, на случай, например… восшествия на престол. Это форма традиционная для русской литературы. Вы писали стихи на случай?

Писал, писал… Правда, смотря что считать случаем. На всякие политические события я не писал, хотя это было широко распространенно в советской поэзии. Накануне какого-нибудь Дня танкиста звонили поэту и он через час читал стихи о танкисте. Я писал на дни рождения. Мы часто писали вдвоем с Иосифом Бродским. И написали, наверное, больше десятка таких шуточных стихотворений. Их даже опубликовал Яша Гордин где-то в Ленинграде… Но вообще сам Бродский был гений этого дела. Я много раз видел, как он моментально – особенно, инскрипт, надпись на книге – моментально, пять-десять минут, и создавал замечательны экспромт. Иногда стихи, иногда прозу. Я привозил в подарок книгу от Бродского Собчаку. Он одну книгу задумался, и надписал: «Городскому голове от городского сумасшедшего»… Что довольно смешно.

Если бы вы сейчас входили бы в литературу, отчего вы бы отталкивались?

Это трудно сказать. Если бы сейчас мог вернуться в свою молодость, то прежде всего занялся бы изучением языков. Мне кажется, драгоценна прививка какой-либо культуры, западной, или даже восточной – в Китае, Японии была великая поэзия. Я думаю, что поэзия Бродского во многом замечательна тем, что он воспользовался опытом английской и американской поэзии. Тут уже слишком истоптано, слишком много людей на этом лугу паслось. Чисто умственно, теоретически, почему бы не скрестить русскую поэзию с испанской, или с какой-нибудь негритянской?

original

С негритянской было бы неплохо, уже один раз скрещивали, Пушкин получился…

Да, хорошее замечание.

Я знаю, что у вас недавно вышли 2 поэтические книги, может быть, сейчас готовится новое издание?

Да, учитывая некие оплошности вышедших книг, там нет дат, нет библиографии, сейчас я делаю книгу для издательства «Независимой газеты». Она будет довольно полная, я постараюсь сделать так, чтобы она была издана дисциплинированно, в каком-то приближении к академическому проекту.

Обращаясь сейчас к старым стихам, не хочется иногда переписать, отредактировать, дать новое название?

Это очень интересный вопрос. Это ведь старый спор Брюсова и Бальмонта. Брюсов считал, что старые стихи можно переписывать, а Бальмонт, что ни в коем случае, что они являются детьми какого-то мгновения, которое повторить невозможно. Я стою где-то на пол-дороге в этом споре. Переписать стихотворение, мне кажется, нельзя. Но как-то довести до точности, найти более тонкий эпитет, найти, быть может, более точную, более интересную рифму. Я этим всегда занимаюсь, всегда. И это очень интересное занятие. Оно, может быть, даже более интересно, чем сам акт сочинения. Работа по шлифовке, она мне очень симпатична. Ввиду того, что у меня полно времени, я этим и занимаюсь.

be0a91874af595826e65ce0306f02c4f

Одна из самых популярных ваших книг называлась «Мне скучно без Довлатова». Это книга свободных, я бы так сказал, воспоминаний и о близких, и о тех, с кем общался, даже не воспоминаний — размышлений. Считается, что вы один из тех сегодняшних писателей, который знает буквально все, помнит все, и даже то, что, как шутят ваши друзья, даже не с вами происходило. Эта книга будет переиздана?

Да, она будет довольно сильно переработана, будет добавлено листов 7- 8 текста, я не называю из соображения, так сказать, лишней суеты название издательства. Она уже, я бы сказал, на подходе. Я – человек суеверный, и ничего другого говорить не хочу, но это будет такой увесистый том. Может быть, там даже будут какие-то цитаты из моих стихов. Я решил, чтобы она все-таки была воздушней, чтобы это были воздушнее пути, не один кирпич прозаического текста, а что-то еще со стихами связанное.

А скажите, мемуаристика имеет право на домысел, или все-таки в основе воспоминаний должны лежать только факты?

Я склоняюсь ко второму. Я сам столкнулся, не хочу называть фамилии, с воспоминаниями, где много чего переврано, и переврано в угоду сиюминутной ситуации. У человека не сложилась карьера, у человека не хватило дарования, и он начинает оплевывать какие-то молодые годы. Иногда это отвратительно. Он блюет желчью, простите меня за это выражение. Я считаю, что фактически мемуаристика должна быть достоверна, но некую долю беллетристики внести можно, потому что память ведь очень магическая вещь. Она не помнит все подряд. Она помнит какие-то вспышки определенные.

1379251686_0_d6ca2_62963b13_orig

А смотрите, «Роман без вранья» Мариенгофа, это, пожалуй, лучшая мемуарная книга о Есенине, которая в свое время была даже запрещена, вместе с тем это – все же и именно роман…

Да, совершенно справедливо. Это тем более любопытно, Александр, что он же издал и другую книгу воспоминаний под названием «Мой век», гораздо более скучную, но, видимо, более достоверную.

То есть вы пока пытаетесь немножко оставаться в рамках фактов?

Да, да… Пытаюсь.

reyn-evgeniy-3

 

2002, июнь